К Колыме приговоренные

Весь день над тайгой кружил вертолёт, а вечером на лагерь вышел ловко сложенный мужичок, на голове которого, несмотря на лето, была шапка. С длинным, клювообразным козырьком, с оттопыренным правым ухом и вытертая до ваты, она была похожа на подстреленную куропатку, а в самом мужичке его пуговкой нос и круглое, похожее на горшок лицо выдавали простой, по-русски открытый характер.

— Васяга, — весело представился он и, присев к костру, снял с головы шапку, бойко ударил ей себя по коленке и рассмеялся; — О, дела?

— Какие ещё дела? — спросил от костра Пономарь, прозванный так за высокий рост и обросшую сердитой гривой голову. Всегда чем-то недовольный, он и сейчас смотрел на Васягу неприветливо.

— Каки дела, говоришь? — переспросил Васяга. — А как сажа, бела. Ушли и нету-ти.

— Кто ушли и нету-ти? — начал сердиться Пономарь.

— А наши, — прикурив сигаретку от костра, ответил Васяга.

— Тьфу ты! — сплюнул Пономарь. — Кто наши-то?

— А ты не злись, — заметил Васяга и снова рассмеялся: — Наши-то, говоришь? А дураки! Говорил им, а они: ха! Вот и ха: налимы в брюхе.

— Ну, даёт! — рассердился Пономарь. — Какие налимы? Ты можешь по-русски?

— С анбицией, — мотнув в его сторону головой, весело заметил Васяга.

Было похоже, что он хочет сообщить нам что-то и важное, и интересное, но не знает, как к этому подступиться.

— А ты не гони, — остановил он Пономаря. — Не всё враз: кому жменя, а кому и мене.

— Какая жменя?! — уже застонал Пономарь и посмотрел на нас так, словно искал от этого дурака защиты.

— Жменя, говоришь? — верный себе, переспросил Васяга. — А это когда в ладошке хрен да маненько.

Этого Пономарь не вытерпел.

— Ты эскимос? — закричал он. — Ты зачем сюда пришёл?!

— Вот я и говорю, — не обращая на него внимания, продолжал Васяга. — Шурин, брательник жинки: я, грит, Васютка, — он меня Васюткой зовёт, — твово сглаза боюсь.

— Ты ещё про налимов расскажи, — зло перебил его Пономарь.

— Про налимов, говоришь? — как будто обрадовался Васяга. — А что, тоже рыбка. В уху не годится, а на жарёху: я тебе! Так вот, — вернулся он к своей теме, — я и говорю. Сглаз у тебя нехороший, грит мне шурин, брательник жинки. Посмотришь, грит, и всё по-твоему.

В конце концов, мы поняли, что в тайге Васяга ищет двух пастухов, затерявшихся в ней пять дней назад. Пошли искать отбившихся от стада оленей и нет их.

— Говорил им, дуракам, — смеялся он, — не ходите. Сёдня сглаз у меня нехороший. Завтра идите. А они: ха! Вот и ха: утопли, наверное.

По тому, как Васяга говорил о своей способности к сглазу, было видно, что это и есть то главное, к чему он долго не мог подступиться. Правда, выдавал он это с видом человека, который и сам-то не очень верит в то, что говорит.

— Шут его знает, — продолжал он, — намедни собака у шурина издохла. А он: я, грит, Васютка, — он меня Васюткой зовёт, — за сглаз мово Шарика тебе морду набью.

— «Намедни!» — зло передразнил его Пономарь и сплюнул в костёр.

— А ты не злись, — уже строго заметил Васяга, — и не таких тайга хайдакает.

И, как показалось, нехорошо посмотрел на Пономаря.

— Да пошёл ты! — выругался Пономарь и, взяв топор, ушёл валить для костра недалеко стоящую сухую лиственницу. Раз ударил по ней, два — не поддаётся. Рассердился да как ахнет третий, она и сбросила ему на голову свою верхостоину. Ойкнул Пономарь и тяжело осел на землю.

— Ишь, ты! — удивился Васяга и, быстро попрощавшись, скрылся в тайге.

2. Только по праздникам

У костра сидели двое: на толстом бревне — грубосколоченный Чугунков с рыжими от курева усами, на жёрдочке — худая, в другом ничем не примечательная Маргарита Ивановна. Стоящая за их спиной палатка была одна на двоих, и Чугунков ждал ночи. «Надо поделикатней, — глядя на Маргариту Ивановну, думал он, — а то скажет: бабник». Была у него припасена и бутылка водки. Маргарита Ивановна тоже ждала этой ночи. Глядя на Чугункова, она думала: «Надо построже, а то скажет: проститутка».

— Что ни говорите, Маргарита Ивановна, — начал разговор Чугунков, — а всё идёт от большой любви.

— Ну, уж, — не согласилась с ним Маргарита Ивановна, — где это вы её видели?

— А вот и видел, — ответил Чугунков игриво.

— А видели, так и расскажите, — потребовала Маргарита Ивановна.

Так как в своей жизни Чугунков большой любви не видел, он её стал выдумывать. Своего друга Ваську, недавно утонувшего в реке по-пьянке, он представил по-большому влюблённым в свою потаскуху Катерину. Когда эта Катерина, — а она в рассказе была не потаскухой — ему отказала, Васька забрался на высокий утес и оттуда сбросился. Врать Чугунков не умел, и поэтому увязать правду с вымыслом, а начало с концом ему не удалось.

— В общем, допился, — закончил он свой рассказ.

— Как допился?! — не поняла его Маргарита Ивановна. — Он что, пил?

— Только по праздникам, — спохватился Чугунков.

— Пьянство и любовь несовместимы, — категорически заявила Маргарита Ивановна. Чугунков стал прикрывать рюкзаком уже вынутую из него бутылку водки.

— Что это вы там прячете? — увидела Маргарита Ивановна.

— Да так, — пробормотал Чугунков и сделал вид, что роется в рюкзаке.