К Лоле

Тогда, спрашивается, какого дьявола я решил сменить вывеску? Мне попортили фотокарточку, крепко заехали по ребрам, выпитое до сих пор тяготит и голову, и желудок, но все-таки столь помятый вид не заставил бы меня отказаться от встречи с Лолой, если каким-нибудь окольным образом к ней вдруг пролегла бы дорога. Я склонен думать, что как трудно или, наоборот, свободно нам ни дышалось бы, всегда над нашими сегодняшними понятиями присутствуют небеса высшей реальности, даже беглый взгляд из белизны которых на мостовые наших прозрений дает оценку, что мы слишком неопытны и чрезмерно серьезны. Это не означает, что в чьей-то власти сюжеты всех наших потрясений и где-то на гигантском колене дремлет рука, сжимающая могущественные нити. Если даже и есть кукловод, то сам, в свою очередь, подвешенный за ногу.

Из ангара чужих идей я различаю одинокий зеленый семафор, светящий на воле прежде всего озорным смельчакам. «Ходить по путям приятно!» Обязательно позвоню ей сегодня. Заранее знаю, как робко зазвучат в трубке слова, как, разговаривая о простецких вещах, я буду путаться и завивать высоким штилем фразу, но вот уже в руке две монеты, и первый звонок — в справочную, а второй — непосредственно в цель:

— Добрый день, Зора сегодня в магазине?

— Минуточку, сейчас я ее позову.

— …

— Я слушаю.

— Привет, Зора, надеюсь, ты меня помнишь. Нельзя сказать, что мы знакомы, но мы видели друг друга, однако поговорить нам не удалось, помешало стекло — ты как раз что-то делала в витрине, наверное готовила ее к оформлению, а я стоял рядом, на улице. В общем, вышло забавно.

— Ну, я помню.

— Меня зовут Антон.

— Так.

— Я хочу с тобой встретиться. На этот раз без препятствий в виде стекол или, например, вуали на твоем лице, хотя выйдет правильнее, если сказать, что это на моем лице нынче не все в порядке — нос слегка забаррикадирован…

Кажется, она меня не слушает: отстранилась от лопочущей заискивающим голосом трубки и смотрит на даму, которая отвечала на звонок, обладательницу хрипловатого сорокалетнего голоса, появившуюся с новым сообщением для Зоры.

— Я все поняла. Извини, мне нужно срочно идти.

— Ну ладно, всего хорошего.

— Пока.

Сам виноват. Так имеют право поступать только практикующие решительные действия, ибо они не нуждаются в обдумывании своих поступков и поутру, соскочив с кровати, сразу готовы ко всему вплоть до восшествия на баррикады, потому что их следующий шаг — незамедлительное следствие предыдущего. Я, напротив, тихоход. Мой мир претерпевает изменения в молчании. Его необходимо разгонять постепенно, не пренебрегая саднящими мелочами. Возвратись в комнату и собери обрывки утренних мыслей. О Лоле, о Боге и о том, что ты самонадеянно называешь книгой. Пойми, что тебе никогда не выйти за пределы индивидуального послания, потому что у тебя нет должников, кроме нее. И тебе, которому не нужно ни есть, ни спать, все равно, как она будет называться, потому что название находится за той гранью, которую ты способен переступить. По эту сторону рая. Так разреши моему имени на обложке лететь к ней, в глушь Самарканда, ничем не отягощенному, легко сопровождаемому — и потому добро пожаловать, стюардесса-пятая-буква!

Теперь открой шторы, в комнате слишком темно. На подоконнике стоит наполненная на 2/3 трехлитровая банка с пучеглазой золотой рыбкой в голубоватой воде. Догадываешься, откуда она взялась? Наверное, ее забыл кто-то из вчерашних гостей. Не совсем так — я ее туда поставил в награду себе за живость восприятия, следствием которого явилась великолепная яркость моих воспоминаний. Только что? Нет, затрудняюсь ответить когда, потому что едва ты начинаешь упоминать о времени, оно, как клин, вонзается между нами, мешая изменить глагол, не позволяя игнорировать будущее в прошедшем и вырывая нас обоих из блаженного созерцания рыбки на окне.

Она смотрела подобно старой знакомой, с равным вниманием блуждая взглядом то по моему лицу, то по боковине располневшего шкафа, то осматривая стекло, и продолжала волновать воду широким лучезарным хвостом. Я дал ей имя Чанчала и отнес в больницу к Юрию вместе с двумя грейпфрутами и коробочкой сухого корма. На следующее утро вновь позвонил Зоре. Разговаривал как ни в чем не бывало, спокойно попросил о встрече, мгновенно подавил внутреннее ликование, услышав, что она согласна, напоследок спросил о театре, преувеличенно вежливо попрощался, повесил трубку и воспел себе хвалебную оду, составленную из отрывков разнообразных мелодий франко- и англоязычных исполнителей.