К Лоле

Голос исчез, хотя привычка обращаться к невидимому собеседнику осталась. Пройдя мимо колонн концертного зала и спустившись по ступеням, я остановился у ворот сада «Аквариум» и подумал, что готов действительно пожертвовать романом с Зорой за возможность прямо сейчас от души рассмеяться и забыть давящую на меня с момента расставания с ней тему жертв. Я, скорее всего, тоже не романтик. Меня обжигает что-то другое: не горячие сквозняки странствий, а рабское поклонение красоте, на жертвенник которой мне нечего положить, кроме себя в новых джинсах. Помнишь, я говорил тебе про слово, которое старше, чем мадам Грушецкая? Его толкование сродни попыткам обрисовать бесконечность: то выталкивающая из себя бусинки звезд чернота, то система множащихся отражений, то поваленная набок восьмерка. Мне представляется иная картина — это та тьма дел, которые, будучи переделаны все до одного, способны сблизить нас с Лолой. Поэтому мне иногда кажется, что само слово придумано от бессилия. Не получается высказать то, что иногда случается с обыкновенными людьми. Так же и «красота» — не слово, а пропащая попытка объять необъятное.

Но ведь Зора уступает в притягательности Лоле и, тем не менее, остается недоступной. Кое-что из этого прояснил мне брат. Он возвращался из Белоруссии и остановился у меня на пару дней. «Я плохой обольститель, — огорченно признался я ему. — Есть, видишь ли, такая категория девушек, которых я не способен расположить к себе никакими усилиями и с которыми я даже не могу вести себя непринужденно. Они в ответ тоже чувствуют себя зажато и стесненно, хотя они мне очень симпатичны, и я это пытаюсь от них не скрывать».

Не отрывая взгляда от страницы «Спорт-экспресса», брат повернулся в мою сторону и сказал:

— Я чертовски соскучился по свежим московским газетам, а ты со своими бабами никак не даешь мне спокойно почитать.

— И не дам, пока не поделишься опытом.

— Тоже мне нашел донжуана. У меня всю жизнь одна женщина. Как ты легко можешь догадаться, моя жена.

В этот момент открылась дверь, причем с тем самым яйцещемящим скрипом, с которым она всегда отворяется, если толкнуть ее рукой и позволить медленно вращаться на несмазанных петлях. В комнату обыденно вошли похожие на экипаж военного самолета времен Второй мировой, то есть в кожаных куртках со множеством ремешков и застежек, в таких же сложных штанах и высоких ботинках — Лола, придерживавшая ладонью планшет с проделанным маршрутом, Зора, чьи не менее прекрасные волосы были распущены, а шлем она держала в руках, и жена брата, Марина, старшая по возрасту, но младшая по званию, скорее всего радист — связь с землей и так далее. Я сидел спиной к двери и видел их появление на иссиня-черном экране бликующего оконного стекла. Чтобы не дать зрению сбить меня с толку, я напялил на нос «стакан» — он, вернее, они, у меня слабые плюсовые для коррекции зрения. Окружающее приняло размытый вид, и тогда я начал поворачиваться на сто восемьдесят через правое, нет, через левое плечо.

— Кто вам нужен? — спросил брат, не меняя вальяжной позы. Я довершил разворот: на пороге комнаты стояла троица из свадебного конфликта с рослым «кацо» посередине, с липнувшим в ту ночь к стене маломеркой и еще одним шибздиком, по параметрам похожим на первого. Для верности я снял очки — нет, этого не помню. Они посовещались, рослый выступил на шаг вперед и сказал, обращаясь к моему брату: «Он биль наш гость. Извините». Затем дверь за ними закрылась.

Брат недоуменно пожал плечами, встряхнул газету и произнес: «К нам на комбинат скоро японцы приедут». Пройдя по комнате, он включил ящик, чтобы послушать новости и прогноз погоды, а я вынул из папки красную тетрадь со священным текстом и приготовился писать.

— А где Николаша? — спросил брат, клацая переключателем телевизионных каналов.

— У него медовый месяц в Ховрино. А возможно, где-то в его окрестностях. В институте уже давно не появляется, и бумажка с его телефонным номером куда-то запропастилась. Ума не приложу, где я ее в последний раз видел. Не единственная, кстати, пропажа, сегодня утром обнаружил, что телефон Лолы утратил свою целостность, помню только три первые цифры из пяти: 3–12. Почему-то моя забывчивость, поглотившая уже немало имен и событий, принялась за ее номер с хвоста.

— Кто она, эта Лола?

Раз уж у меня загудела самолетная тема, то Лола — это полет на бомбардировщике с отваливающимся крылом. Еще есть Зора — боязнь навигационных приборов и отсутствие веры в их колеблющиеся показания. Как-то примерно так ответил я брату. Он опять заглянул в газету, словно прежде, чем начать говорить, ему необходимо было свериться с ее содержанием.

— Возможно, что те, о ком ты ведешь речь, просто женщины, которых не устраивает твой типаж. Они понимают, что ты не глуп, им даже интересно с тобой, но они воспринимают тебя только как приятеля, ты не обладаешь фенотипом, который их приковывает. Ни одну из них я не знаю, но у меня складывается впечатление, что, расшибись ты хоть в лепешку, ничего кардинально не изменится.