К морю Хвалисскому (СИ)

Азарии бен Моисея в шатре не оказалось: кроме малыша Маттафия там находились только пара старых слуг, сидящих в дальнем углу в ожидании приказаний.

Маленький Ашина несказанно обрадовался гостям. Хотя его покалеченные рука и нога все еще были скованы лубками, а помятый бок под нарядной шелковой рубашкой берегла повязка, он заметно шел на поправку и больше был удручен не своими ранами, а вынужденной неподвижностью.

Лютобор привел с собой Малика: умный зверь сделал несколько осторожных, по-кошачьи бесшумных шагов по непривычно мягкому полу и застыл в выжидательной позе у ложа больного, уставившись на мальчика своими завораживающе-прозрачными глазами, чуть поводя из стороны в сторону кончиком чуткого хвоста.

Маттафий в восторге приподнялся на постели.

– Ты опять здесь, приятель! – с улыбкой проговорил он, пытаясь выпростать из-под одеяла здоровую руку и погладить пардуса. – Так вот ты чей! А думал, ты дикий зверь из степи!

Новгородцы удивленно переглянулись, а на лице Лютобора появилось озадаченное выражение: похоже, пятнистый плут завел в Булгаре новых друзей, не спрашивая на то мнения своего хозяина.

– И который раз он сюда приходит? – спросил он мальчика.

– Третий или четвертый, – с готовностью отозвался тот. – Впервые он появился на следующий день после моего падения, потом еще раз или два забегал.

Маттафий попытался дотянуться до мягких ушей пардуса, но гордый Малик, который не привык принимать ласку или пищу ни от кого, кроме своего хозяина, делая исключение разве только для Муравы, тут же отпрянул в сторону, продолжая пожирать мальчика глазами. Маленький Ашина разочарованно уронил руку на постель.

– Вообще-то, если честно, – его лицо посерьезнело, – он приходит не ко мне.

– А к кому? – поинтересовался дядька Нежиловец.

– К Анастасию – ромею, который теперь меня лечит. Да вот он и сам, легок на помине!

– Моя прекрасная госпожа! Как я счастлив вновь тебя увидеть!

У входа в шатер стоял давешний пленник. Хотя рубцы от веревок на руках и многочисленные синяки и ссадины только начали бледнеть и подсыхать, а залегавшие под глазами тени говорили о застарелой усталости и долгих бессонных ночах, выглядел он намного лучше. Тороп подумал, что имя Анастасий ему очень подходит, ведь в переводе с греческого оно означает Воскресший. Знать, не в первый раз добрые боги вырывали юношу из цепких объятий Мораны-смерти! Как же причудливо сплетают вещие норны нити человеческих судеб! Знала ли дочь ромейки Ксении, что спасала от гнусной клеветы Булан бея не просто беднягу-единоверца, но товарища по врачебному ремеслу.

Подойдя к новгородцам, Анастасий низко поклонился Мураве:

– Позволь, о прекраснейшая, поблагодарить тебя! – произнес он, по обычаю своей земли, припадая к стопам девушки, и прикладывая губы к подолу ее одежды. – Ты спасла мне жизнь, и я твой должник навеки!

– Вступиться за невинного – долг любого, чтящего Правду, – отозвалась боярышня, слегка покраснев под горячим взглядом юноши. – Могу ли я надеяться, что мои скромные усилия не пропали втуне и твоей жизни ничего не угрожает?

– Увы, моя госпожа! – развел руками Анастасий. – Моя жизнь сейчас зависит только от воли Господа и от искусства моих рук. Впрочем, и здесь я должен благодарить тебя: искуснее скрепить члены Маттафия не смог бы и сам Гален!

Хотя Тороп начал постигать только самые азы священного искусства ведовства, он слышал, что Гален, живший несколько сотен лет назад, слыл в ромейской земле самым великим лекарем после божественного Асклепия и почти равного ему в искусстве Гиппократа. Потому он не особенно удивился, увидев, что щеки боярышни зарделись от удовольствия.

Пока происходил этот обмен приветствиями, пятнистый Малик усердно выписывал вокруг ног молодого ромея причудливые кренделя. Видя, что на него не обращают внимания, зверь перешел к более решительным действиям и принялся легонько пихать юношу в бок. Анастасий рассеянно провел рукой по услужливо подставленной лобастой голове, и пардус, словно обыкновенный домашний кот, утробно заворковал, прикрыв глаза и раскачиваясь в блаженном трансе.

– Во как выводит! – с уважением пробасил дядька Нежиловец, прислушиваясь к все нарастающим раскатам мурлыканья. – Чисто гусли! Знать, старого знакомца повстречал.

– Ума не приложу, откуда он меня знает? – виновато улыбнулся Анастасий в ответ на вопрошающий, исполненный ревности взгляд Лютобора. – Я встречал похожего зверя только единожды в жизни. Он принадлежал вождю из вашего племени, одному из тех храбрецов, которые сражались на нашей стороне в войне с арабами.

– А как звали того вождя? – спросил Путша.

– Его имени я не знаю, – честно признался юноша. – Мы называли его Александром – побеждающим мужей, ибо по воинскому умению и доблести он не уступал самому Александру Великому и сражался за свободу Крита так, словно отстаивал от захватчиков родную землю. Арабы дали ему прозвище Эль Барс. Они считали, что дух этого зверя не только помогает ему в битве, но и временами дает свое обличье.