К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни

«С. Петербург.

4 августа 1823.

Милостивый государь!

Письмо, которое вы столь любезно написали мне, вместе с другими, от 9-го числа того же месяца, дошло до меня позавчера. Я не могу описать вам, милостивый государь, то чрезвычайное горе, которое я испытал, получив ужасное известие о печальном положении своего несчастного и милого друга Батюшкова. В нынешних обстоятельствах это вовсе не бесполезные сожаления или праздные фразы, которые могут принести облегчение больному. Предварительно встретившись с его родственниками, на следующий день меня нашел граф Нессельроде, и советовался о средствах для спасения, которые еще можно предпринять в этой ситуации. При нашей беседе присутствовал приглашенный Нессельроде господин Северин, старый друг милого Батюшкова. Мы единодушно решили принять эффективные меры. Эти меры таковы: граф Нессельроде отправился в то же утро заканчивать свою работу с Императором, известным своими гуманными чувствами. В этот день в центре внимания Его величества оказался наш друг. Граф включил в письмо те фразы, которые Батюшков написал вам в тот день, когда покушался на свою жизнь. Это прошение имело успех у лучшего из правителей; необходимо было подождать, и в этот момент я получил записку от Северина, который уведомил меня, что Его величество соизволил согласиться с мерами, предложенными графом Нессельроде для спасения (если оно еще возможно) нашего несчастного друга. Вашему высочеству эстафетой адресовано послание. Вам позволено использовать все средства противостояния видениям пораженного разума, хотя бы лишить больного прогулок, согласно с тем, что он говорит и пишет. Я считаю, милостивый государь, что мы могли бы, возможно, использовать одно средство, чтобы заставить его уехать. Отметив его опоздание исполнить вышестоящий приказ верховной власти, можно было бы заподозрить в нем бунтаря, присоединившегося к карбонариям Италии или либералам Испании. Я знаю, что наш друг Батюшков очень чутко относится к этим сравнениям и боится быть принятым за партизана страшной системы этой проклятой Испании. Простите меня, милостивый государь, что я говорил с вами так долго о предмете столь печальном, ставшем темой этого письма. Но почти двадцать лет я люблю и уважаю Батюшкова до глубины сердца. Я приобщил его к военной профессии, и я не могу ничего не сделать, чтобы не помочь ему спасти его жизнь и вернуть рассудок. Возложим же его судьбу в руку Божию и ваши отеческие хлопоты. Имею честь быть

А.О.

P.S. Я надеюсь, что вы не откажетесь послать с ним умного и скромного человека: это последнее и необходимое условие при заболевании бедного Батюшкова».[102]