К нам осень не придёт (СИ)

— Я не думаю, что его можно вылечить, — дама вздохнула. — Чай, двадцать лет уж прошло, а всё только хуже. А молиться — мне батюшка когда ещё сказал, что за такое в храме молиться нельзя. Он, мол, бесовской силой одержим, он нечистого желает. Это, помнишь, Макаровна, когда я батюшку, иерея-то привела к нему… Он с ним говорил, он тогда ещё мог говорить, как человек. Вот он и сказал батюшке, что ничего, окромя того, ему не надобно…

— Ну и ладно, батюшка своё сказал — и пусть его. А молиться надо. Это как же, за болезного-то не молиться? Нет, моя хорошая, ты не сомневайся — надо.

Слушая мягкий, спокойный голос Макаровны дама чуть успокоилась, налила им обеим ещё чаю. Как бы этот визит не тяготил её, она должна была выдержать всё до конца. Это был её тайный крест — и никто вместо неё не взял бы его на себя.

— Вы отчего же с прежнего-то места ушли? И кто переехать помогал — надёжный ли человек?

— Человек очень надёжный, из здешних, — начала с конца Макаровна. — Ночью и доехали, спящего сюда перенесли, приковали: сперва к кровати, после — кровать к полу прибили. Так вот и сохранили, до греха не довели. Ничего… Бог миловал: нас не видели, и сам он никого не видал.

Даму вновь передёрнуло — то ли от страха, то ли от отвращения.

— А отчего уехали: стал он там беспокойный, припадки участились, усилились. Вот и измучился, бедняга. Вроде голос тот, знакомый мерещиться ему стал. Голос он тот слышал, и я слышала — и он всё говорил: «Тот самый», спать-есть перестал, туда рвался. Ох, и изводился он, и я с ним извелась…

— Да как же такое возможно? — воскликнула дама. — Да ведь, сама знаешь, Макаровна, никак того не может быть! Послышалось ему, не иначе!

— Вот и я говорю, что послышалось. Но только оставаться там не было никакой возможности: ведь если голос он тот слышал, то как бы и цепи не порвал… Не может ведь страдалец наш над собою властвовать.

— Ох, Макаровна!… — воскликнула дама, судорожно прижимая руки к груди.

Однако Макаровна вдруг насторожилась, прижала палец к губам и, мягко выскользнув из кресла, заглянула в соседнюю комнату. Гостья перестала дышать, прислушиваясь. В соседней комнате что-то зашуршало, звякнули цепи.

— Проснулся? — громким шёпотом спросила дама.

Макаровна скрылась было в комнате, но тут же появилась снова. Она выглядела всё также спокойно.

— Проснулся. Ты иди, доченька, поздоровайся. А то нехорошо будет: он уж знает, что ты здесь.

Дама этому не удивилась: ей давно было известно, что тот, кто находился в соседней комнате, не нуждался, чтобы ему что-то сообщали. Об её приходе он узнавал сам — по запаху, звукам, каким-то ему одному ведомым признакам, точно животное. Поэтому она и старалась навещать Макаровну раным-рано — так хотя бы была надежда, что её визит пройдёт незаметным. Если бы было возможно, она приходила бы глубокой ночью, лишь бы не встречаться с тем, кто звенел сейчас цепью, просыпаясь.

— Подойди-подойди, моя хорошая, — Макаровна поманила её своей маленькой сухонькой ладошкой. — Не бойся ничего.

Дама призвала на помощь всё своё самообладание; за долгие годы она так и не смогла ко всему этому привыкнуть. Она встала и на дрожащих ногах двинулась к двери, ведущей в соседнюю комнату.

Это оказалась не комната, а скорее, каморка, без единого окна. Всю обстановку составляла массивная кровать, накрепко привинченная к полу, да небольшой столик на колёсиках — на него Макаровна поставила массивный шандал с двумя свечами.

На кровати сидел человек, чьи ноги обвивала цепь; его правая рука также была прикована цепью к кровати. Его измождённое лицо со впалыми щеками покрывали морщины; глаза были большие, тёмные, почти чёрные — они горели лихорадочным огнём и резко контрастировали с густыми, давно не стриженными светло-русыми волосами. Черты лица этого человека были правильны и гармоничны — прямой нос, высокий лоб, сильный подбородок — но пробивающаяся пегая неопрятная щетина старила его, а пугающе-неподвижный взгляд в одну точку придавал отталкивающее выражение.

Не меняя позы и не поднимая глаз, он проговорил глухим голосом:

— Ну, здравствуй, сестричка. Здорова ли?

Макаровна ободряюще кивнула гостье. Та глубоко вздохнула и заставила себя ответить:

— Здравствуй, Илюша. Я вот… проведать вас пришла. Соскучилась.

Человек продолжал сидеть неподвижно, по-прежнему глядя прямо перед собой; его руки лежали на коленях и только исхудавшие пальцы беспрестанно двигались, точно ощупывали что-то.

— Спасибо тебе, — помолчав, сказал он. — Я как проснулся, раньше, чем услышал тебя, понял: что-то хорошее нынче будет.

От этих слов, произнесённых по-прежнему глухим, бесцветным голосом, у гостьи выступили слёзы на глазах. Она непроизвольно шагнула вперёд, точно намереваясь обнять собеседника — но не стала, лишь опустилась на колени и заглянула ему в глаза с безумной надеждой.

— Тебе лучше, Илья? Быть может… лучше всё-таки стало?! Макаровна вот говорит, зелье подействовало, ты спать начал крепко…

Макаровна, что застыла безмолвным наблюдателем в дверях каморки, замотала было головой и хотела что-то сказать, но Илья нехорошо усмехнулся и отстранил гостью.