К нам осень не придёт (СИ)

— Не приближайся, не стоит. И мне не лучше. Я бы сказал — наоборот.

Он наконец поднял голову — сестра увидела, как в глазах его блеснул какой-то дикий огонёк.

— Илья… Илюша… Но ты ведь только что…

Однако его рука — та, что не была прикована — взметнулась, подобно атакующей змее, и ухватила даму за запястье. Женщина вскрикнула и попыталась высвободиться, но Илья сдавил её руку с такой силой, что кровь прилила к её лицу.

— А теперь скажи, сестра, — он говорил мерно и монотонно. — Кто там жил, рядом с нами? Ты ведь знаешь? Или можешь узнать. Я слышал этот голос — и я никогда не перепутал бы его ни с каким другим. Нет, я не ошибся. Вы с Макаровной знаете, что я никогда не ошибаюсь.

— Илюшенька, — в голосе дамы зазвенели слёзы. — Илюша, родной, уверяю тебя, этого не может быть. Успокойся! Я попытаюсь разузнать, но ты слышал кого-то другого… — она вскрикнула от боли, потому что брат сдавил её руку посильнее.

— В следующий раз, когда ты придёшь сюда — ты расскажешь мне, кто живёт в том особняке, — отчеканивая каждое слово, проговорил Илья. — Я не могу ошибаться.

— Да нет же, ваш флигель стоял слишком далеко, ты просто и не мог ничего услышать! Успокойся, верно, тебе показалось…

Гостья не договорила; неподвижное лицо собеседника вдруг исказилось дикой, животной яростью; с ужасающей силой он рванулся — и вырвал цепь, что приковывала его руку, вместе с куском стены. Дама успела-таки отскочить: при виде беснующегося человека она схватилась за голову и закричала от ужаса.

Ноги Ильи были обмотаны цепями — встать он не мог; всё его тело сводили судороги, а руки так и норовили крушить и ломать всё, что попадалось. Он дотянулся до столика на колёсах — стол тотчас полетел в стену, будто был невесомым. Человек хрипел, стараясь разорвать цепи, сковывающие его ноги, и, казалось, это вот-вот ему удастся: мышцы на его руках вздулись буграми.

— Найди её! Найди! Я не могу… Голос… Я не ошибся! Ты скажешь мне, где, или… Придушу! Сердце вырву! — он рычал, будто зверь, и в этом голосе уже не было ничего человеческого.

Всё это время Макаровна стояла совершенно спокойно, даже пригорюнившись, и глядела на своего подопечного с состраданием. Однако в какой-то момент она, приблизилась к беснующемуся человеку и с небывалой для её возраста силою сжала в ладонях его голову, заставив посмотреть себе в глаза. Когда их взгляды встретились: его — дикий, воспалённый и её — мягкий, жалостливый, Илья вдруг замигал, начал трясти головой, потом задрожали его руки… Мало помалу всё его тело охватила дрожь, он сжался, будто от холода или страха, охватил колени руками, уткнулся в них лицом.

— Я в-всё рав-вно не ош-шибаюсь, вы же з-знаете, что я н-не могу ош-шибаться… — бормотал он, но уже тихо. — Будет, п-перестань…

— Что ты, что ты, милый, я ж не сержусь, не браню тебя, — ласково говорила Макаровна, приглаживая его растрепавшиеся волосы. — Во-от, выпей-ка.

Она поднесла к его губам скляночку тёмного стекла, и он неохотно отпил, поглядывая на Макаровну с каким-то непонятным страхом. Макаровна утёрла ему рот; губы её подопечного и кожа вокруг них были сплошь усеяны мелкими, но глубокими шрамами. Они давным-давно зажили, но оставались вполне заметными на бледном лице. И, если приглядеться, можно было видеть, что такие же шрамики покрывали его шею, виски, ключицы…

Пока Илья пил, Макаровна зорко приглядывалась к нему. Теперь же он притих окончательно, забрался на койку, поджав ноги, и вновь уставился в одну точку.

Дама истерически рыдала; Макаровна решительно ухватила её за плечо и вывела из каморки в переднюю комнату. Там она усадила гостью в кресло и подала ей чашку чаю, предварительно капнув в неё что-то из своих многочисленных скляночек.

— Ну, успокоилась, моя хорошая? И ничего страшного не произошло, так, побуйствовали немного. Это бывает, побуянит себе, и успокоится, — говорила она, поглаживая гостью по плечу.

Дама отставила чашку, повернулась к Макаровне и уткнулась лицом ей в грудь.

— Анисья Макаровна, не иначе сам Бог тебя послал! Ох, что же я без тебя бы делала?..

— Всё по Божьей воле, доченька, — отвечала старушка.

— Макаровна! Ты всё Бога поминаешь, молиться велишь — а я не могу. Меня ненависть гложет много лет. Илья — вот так… у него припадки страшные, а я… У меня всё внутри. Ненавижу их, ненавижу! — И дама снова заплакала.

— Ну-ну, всё образуется, — говорила Макаровна. — Ты молись, доченька, воли ненависти не давай.

Дама побыла в этом доме ещё недолго — утро уже было позднее — и засобиралась домой. Невзирая на протесты Макаровны, она вручила ей ещё немало денег — под тем предлогом, что надо было починить поломанную Ильёй стену, привести в порядок комнату, купить новый стол, а ещё Анисье Макаровне на её чудо-снадобья, небось, тоже денежка нужна.

— Нет, снадобья-то я сама составлю, сама и травы беру, — нараспев поведала Макаровна. — А вот за некоторые подмесы и правда платить надобно. Ну, спаси Бог! Тебе-то самой али ничего не пригодится? Ты говорила, то, последнее лекарство не помогло? Другое смешаю.

Дама подумала, сжала губы, отрицательно покачала головой.