К нам осень не придёт (СИ)

— Как же так, Анисья Макаровна, ты ведь её только начала, когда я заявилась? Ох, ты кудесница!

— Хочешь, такую же дам тебе для дела твоего? Если зельем моим побрызгать — вот и соперница твоей доченьки уснёт и не проснётся!

— Не выйдет, Макаровна, милая. Она как заговорённая! Ничего её не берёт, так, полихорадит немного, да и всё!

Старушка недоверчиво покачала головой, порылась в своих скляночках, мешочках с травами, от которых исходили пряные ароматы. Выудив несколько связок засохших цветов, она начала крошить их в деревянную миску, сопровождая свои действия шепчущей скороговоркой, от которой у дамы в чёрном начали слипаться глаза. Да ещё тепло комнаты и общество такой знакомой, родной Макаровны, перед которой можно было не представляться, действовало умиротворяюще. Вдруг дама испуганно вскинулась из кресла, будто ужаленная.

— Макаровна! А он-то что, всё спит да спит? И меня не слышит?

— Илюша-то? Да он, видишь… Я его теперь всё время на снадобьях держу, боюсь, как бы беды не случилось!

Старушка поманила гостью за собой. Дверь в соседнюю комнатушку была, как и в прошлый раз, приоткрыта, только сейчас там стояла мёртвая тишина. Обитатель комнаты лежал на койке, теперь уже не просто прикованный, а ещё и связанный по рукам и ногам. При виде этого гостья схватила Макаровну за руку.

— Да как же это так! Что же, он теперь целыми днями-ночами связанный? Развяжи его, Анисья Макаровна, развяжи хоть ненадолго! Не могу я на это смотреть!

Но старушка с неожиданной силой остановила даму, что рванулась ослабить путы на спящем. Она поднесла горящую свечу близко к его лицу — дрожащий огонёк осветил хорошо знакомые гостье черты. Илья был теперь гладко выбрит и можно было отчётливо разглядеть вокруг его губ, на подбородке и шее множество тонких шрамиков. Дама наклонилась к нему, но тут же вскрикнула и отшатнулась: между открытых губ спящего блеснули длинные острые клыки!

Макаровна властно взяла застывшую в ужасе гостью под руку и повела обратно.

— Вот так, доченька, — печально молвила она. — Илюша сам чувствовал последние дни, тосковал, просил, чтобы его прикончили. Не хотел он зверем жить, а я тут и забоялась, что, как просветление придёт, он либо в окно кинется, либо ещё что! Вот так и живём пока.

На этот раз гостья не зарыдала, а лишь стиснула руки так, что затейливое кружево перчаток треснуло и пошло дырами.

— Так, считай, он уже не человек? Всё равно, что те самые?

— Он… Он скорее в зверя превращается, как я думаю. Он, доченька, иногда в себя приходит, меня узнаёт, благодарит, прощения просит. Ну, говорю, какое тут прощение, когда я за вас перед вашими родителями покойными ответчица. Я ж вас и воспитала, и вырастила!.. А вот когда в нём та сущность-то, звериная, пересиливает, он тогда рычит, рвётся — чтоб выпустила его, мол, на волю, а он сам её, о которой всё грезит, найдёт! Совсем одержимый стал, даже мои снадобья не всегда помогают. А что делать с ним!

Гостья сидела смертельно бледная, скрестив руки на груди. По комнате бродили тени от огня печи и свечей, а ветер всё стучал и стучал в ставни.

— Макаровна, — нарушила молчание дама, — а может, Илья и прав, что умертвить его просит?

— Что ты! — замахала рукой старушка. — Думать не смей! Какой бы не был, он наш, он живой! Я его не боялась и не боюсь.

— Макаровна, — пробормотала гостья, — ты, никак, святая. А батька наш покойный, как напивался, говорил, ты ведьма, и чтоб мы тебя опасались. А ещё говорил, тебе сто лет, он, мол, тебя уже сам старухой помнил.

Старушка дробно захихикала тонким голоском и отмахнулась.

— Покойничек, Царствие ему Небесное, меня хоть и жаловал, да пошутить любил больше. Ишь выдумал: ведьма! Они, ведьмы-то, другие совсем… Ты скажи мне, доченька, Еленушка твоя на тебя похожа?

— Больше на отца похожей выросла. Я бы привела её, Макаровна, да вот боюсь, если Илья вдруг что…

— Нет-нет, не нужно, что ты! После, может быть, и свидимся когда.

— Ты прости, Анисья Макаровна, я к тебе Елену ни разу не водила — я после свадьбы глупой была, своих стыдилась, хотела, чтоб дочь настоящей барышней выросла. А теперь только ты и есть у меня, кому довериться, вот оно как бывает.

Макаровна печально покивала, погладила гостью по голове.

— Макаровна, чувствую я, что Илье не помочь… И, если меня не станет, ты ведь не бросишь его? А мне судьбу Елены устроить надо, да так, чтобы никто на её счастье не позарился! Как мою любовь разлучница проклятая украла — а вот теперь её дочь моей Еленушке поперёк дороги стоит! Не успокоюсь, пока она жива!

— Тихо-тихо, — ласково проговорила старушка. — Ты, милая, не горячись, а то и Елене не поможешь, и сама сгинешь ни за что. Значит, твёрдо решила, не отступишься?

— Нет. Не отступлюсь.

Макаровна подумала немного, прикрыв глаза морщинистыми веками.

— Ну что же, коли так — твоё дело. Только будь осторожна, доченька. А теперь ступай, уж к ночи дело; братец твой теперь больше по ночам бодрствует, а уж если полнолуние… Не надо тебе это видеть.

* * *