К несчастью, только ты...

— Зачем же, — проговорила она с трудом. зачем же так варварски, Иван? Ты можешь убить меня, но при чем же тут работы Алика? Которого ты и мизинца… Только посмей меня ударить, посмей только прикоснуться! — отчаянно закричала она, когда изумленный Глаголев шагнул к ней.

Спятила она, что ли? Да в жизни он ее и пальцем не тронул. И сейчас в мыслях не было.

— Тебе уже поведали, — ломая пальцы, выкликала бледно-синяя, залитая слезами, расхристанная Стелла Викторовна. — Тебе, конечно, донесли!

— Да о чем ты, кума?

— Про Алика! Про нас с Аликом! Что я люблю его! Я люблю его всем своим существом! Это сильнее меня! Я горжусь им!

— Этого, что ли, Алмира? — Ванечка вопросительно постучал подошвой по листам.

— Да! И гения не затопчешь! Он любит меня, как никого никогда в жизни не любил, да будет тебе известно! И он-мой муж! Да-да-да! И делай со мной что хочешь!

— И что же, — глухо спросил Глаголев, — ваша семья тут и живет?

— А если Алику негде жить?

— Так, — сказал он. — Стало быть, вот оно как…

— Конечно, все тут твое, — рыдала меж тем Стелла Викторовна, — и квартира, и обстановка на твои деньги… Мы знаем, знаем, и Алик бы ни за что… никогда… — Она ломала пальцы, не договаривая фраз. В расстегнутой кофте, без юбки, в колготках… «Руки Пигмалиона»… Рот Ванечки наполнился какой-то кислой гадостью, он торопливо шагнул к раковине.

— Кой тебе годик, кума? — спросил он Стеллу, закрывая кран.

— Да-да! — с новой силой зарыдала она. Знаю! Сорок три! Прекрасно знаю! Но он любит меня, он не может без меня жить! И никому не растоптать и не опошлить нашего чувства! Для нас нет разницы в возрасте! Что же делать, Иван, если так получилось?

Это была единственная человеческая фраза из всех, произнесенных Стеллой Викторовной.

— Это ваши подробности, — прервал ее Глаголев. — Живите.

Он подошел к столу, отпихнув ногой подвернувшуюся сумку с подарками. О подарках он не вспомнил: царственное убранство стола, над которым он трудился давеча, — вот что его интересовало. Не спеша Глаголев ссыпал в помойное ведро снедь со всех тарелок и блюдец, опрокинув над мойкой, опорожнил вскрытые бутылки. Последнюю, нераскупоренную, стал было открывать, но, передумав, просто грохнул ею о край мойки. Стелла вскрикнула.

Руки Ванечки тряслись. Он потянул сигарету из пачки зубами.

— Старая ты дура, — задумчиво сказал он. — Старая, истеричная, неряшливая дура. Не думал я, что ты до такого докатишься. Поздно тебя учить. Пропади ты пропадом! Отойди-ка от двери!

Глаголев осторожно обошел посторонившуюся в дверях женщину, которая, всхлипывая, прижимала кулачки к подбородку, отомкнул дверь и навсегда покинул свою опоганенную квартиру. Из ближайшего автомата он позвонил туда, куда собирался позвонить лишь назавтра, и абонент оказался дома, и узнал его, и обрадовался.

— Верочка, — сказал Глаголев после первых же фраз, — нужен запасной аэродром. На несколько дней. Можно?

— Сам знаешь, — последовал ответ. — Приезжай.

Вот так, нежданно-негаданно оказался Глаголев в день возвращения из дальних странствий не в родных стенах, а в квартире хорошей своей знакомой Веры Олонцовой. Если бы не смогла она предоставить этот самый «запасной аэродром», что маловероятно, он нашел бы пристанище у кого-нибудь из друзей и наверняка не был бы там в тягость. Пожил бы, сколько нужно, пока не придумал чего-нибудь.

На работе Глаголев появился на следующий же день, весьма удивив этим экспедиционное начальство, привыкшее к послеприездной вольности сотрудников. Кстати сказать, и ночевки на пароходе не были ему заказаны: дел по экспедиции там оставалось еще много. На пароходе, в знакомой каюте, устраивали они с друзьями послеразгрузочные посиделки. Мужики, которым Глаголев в кратких словах поведал печальные свои обстоятельства, мрачно негодовали, сочувствуя другу. Если бы не опасение оскорбить его семейное прошлое, они бы об этой Стелле Викторовне… Ведь видели же, ведь наблюдали…

— Эмансипешки, так их! — говорили мужики. — Повезло в жизни дуре (прости, Ванечка!), да ей бы ноги ему мыть! Ладно, молчу… Да не о том я, Левка, что человек он золотой, что приборист, каких нету! Это нам знать, не о том речь! Ты на него на самого глянь: волчина матерый! Да встань, Иван, разверни плечи! Ладно, молчу… Есть же дурищи на белом свете!

— Ну ладно, эмансипешки, — говорили они. — Что с ней потом будет-жалеть не приходится. А вот она сейчас в квартире художника своего облизывает, а Ванечка — на улице. Это как?

— Разберусь! — махал рукою Ванечка.

— Да уж ты разберешься, — повторяли его жест приятели. — Хлопнул дверью и конец! Да ей, этой… Ладно, молчу. Ей только этого и надо! Думаешь, совесть полмеет, квартиру разменяет? Жди! Будут они там лакать кофе всей своей малиной и не подавятся! С чем же, братцы, Глаголев наш при таком раскладе остается? Что он-то имеет, а? Вьючный ящик да баул с полевой одеждой. Палатка, правда, есть, только вот где ее поставить?