К отцу

Маняше не хотелось показывать, где она прячет Пашкино добро. Но Пашка потащилась вслед за ней, ни на шаг не отставая. Видно, сейчас не доверяла она Маняше. Боялась, что та не вернет ей все до капельки. Это недоверие обижало Маняшу. И она еще стеснялась, что Пашкина банка зарыта у нее в навозе. Вроде как-то неудобно было перед Пашкой…

— Ну, ну, — поторапливала ее Пашка, видя, что Маняша чего-то не осмеливается. — Где она? В поленнице?

Маняша схватила вилы и вонзила их в навозную кучу. Пашка рассмеялась в ответ.

— Недооценила я тебя, Маняша, ой, недооценила! В таком месте ни одна милиция не нашла бы!

— Нашли бы, если бы захотели. Нате-ка, берите, Павла Александровна!

Маняша отбросила мешковину. Банка была теплая, словно и в самом деле хранилась в печурке. Пашка взвесила свои сокровища на ладони.

— Вся жизнь тут, Маняша.

Не отвечая ей, Маняша сгребала вилами навоз.

— Пойдем, — сказала Пашка, зажимая нос рукавом дохи. — Воняет тут, как…

Маняша надеялась, что Пашка из сарая отправится прямиком домой, но ошиблась: та повернула в избу. На кухне поставила свою банку на стол, села на лавку.

— Ну что, Маняша, пожалуй, завидуешь?

— Чему, Павла Александровна?

— Чему же, вот этому. — Пашка показала на банку. — Добру.

Маняша сполоснула под рукомойником руки. Вытирая их, ответила.

— Не знаю, какое добро там храните, Павла Александровна. Не видела.

— Врешь! — не поверила Пашка. — Будто и не заглянула?

— Так оно и есть. Не заглянула.

— Врешь, врешь! Не уверяй меня, Маняша, все равно не поверю, что ты такая нелюбопытная.

— Не верите, Павла Александровна, ваше дело, конечно. Только я правду говорю.

Пашка молча сняла крышку и опрокинула банку над столом. Зазвенели и посыпались, сверкая в полутьме, браслеты, кольца, цепочки, бусы и монеты. Они растекались по клеенке. Ползли, извивались, как живые.

Маняша шарахнулась в угол, к ухватам.

— Господи! Пресвятая богородица!

— Неужели так и не посмотрела?! — изумленно проговорила Пашка. — Ну, Маняша!..

— Убирай, убирай, Павла Александровна, ради бога!

Маняша кинулась к двери и заслонила ее собой. Привлеченные шумом, могли вбежать дети. А Маняше не хотелось, чтобы они увидели такое.

Пашка стала быстро ссыпать драгоценности в банку. Маняша не отрывала глаз от ее рук. Руки гребли с двух сторон. Пальцы ловко захватывали колечки и монеты, И все это текло в банку.

Одну браслетку Пашка оставила на столе.

— Это тебе.

Маняша даже руками замахала:

— Нет, нет, нет!

— За беспокойство. Это вещь дорогая. Бери!

— Нет и нет, Павла Александровна, хоть убейте, а не возьму! Не надо мне — и все тут.

— А-а… — Пашка досадливо махнула рукой. — Права ты. К чему она тебе?. Что с ней делать будешь? Все одно ко мне принесешь. Это после войны цениться будет. А теперь тебе хлеб нужен. Но хлеба я тебе и так дам. Приходи, Маняша, не стесняйся. А то у меня таких клиентов много, я и забыть могу.

Пашка встала, прихлопнула ладонью крышку на банке.

— Да, по правде сказать, — добавила сердито, — получила ты лишнего хлеба не меньше пуда. На две таких браслетки хватит!

— Отработаю, Павла Александровна, можете не сумлеваться…

— У тебя один ответ. Да на черта она мне, твоя работа! Проводи.

Пашка пошла по улице не таясь, не пряча банку. Наверняка знала, что не грозит ей никакая опасность. И Маняша подумала, что таких-то вот людей больше всего и надо бояться. И сказала себе, что не пойдет больше к Пашке. Зарок дала.

В избе Маняша осмотрела детей. Они спали крепко, сладко, не ведая о большом беспокойстве матери. Маняша порадовалась, что они не проснулись и теперь не узнают, что посещало дом беда.

С той поры Маняша и забыла дорогу к Пашке Кривобоковой. Сталкиваясь на улице, отвечала коротко:

— Бог милует, обхожусь, Павла Александровна.

Не врала, так и было: обходилась. Отелилась корова, появилось свое молочко. Но не дай бог, случись бы что с коровой, все равно не пошла бы Маняша к Пашке. Той ночью она крепкий зарок дала. И выдержала.

Свое молочко давало Маняше и хлеб, и деньги. Корова доилась хорошо. По двенадцать, а то и по пятнадцать литров в день.

Но столкнуться с Пашкой Кривобоковой в тот год Маняше все-таки еще раз пришлось.

5

«Страшно и вспомнить!» — думала Маняша, когда у нее перед глазами возникали картины того военного голодного года с его свирепой стужей, непроглядными метелями, страхом за детей и ежечасными заботами о лишней крохе хлеба.

Но все проходит. Проходит хорошее, проходит и плохое. Прошла и эта зима. Весна началась с веселыми думами. Василий все еще служил в городе, у семьи под боком, и не было слухов, чтобы его могли отравить куда-нибудь. Корова исправно кормила семью. Старшие ребятишки перешли из класса в класс, учителя их похваливали. И душа у Маняши стала понемножку оттаивать.

Василий в своей особой дорожной части занимал должность начальника контрольно-пропускного пункта. На петлицах у него уже висело по два красных треугольничка. Он служил — не горевал.