К пению птиц

Великая Сила Духа возникает из способности Воплощений осознать свое Бытие.

Самое сложное понятие, с которым приходится иметь дело, обозначается простым словом осознать.

В неизвестносколькомерном пространстве Внутреннего Мира Кай видит себя желающим и страждущим — и в то же время видит себя видящим, отделяясь от желаний и страстей. Это и есть Сознание, от него происходит Гордость, приводящая к жизни понятие Дух.

Стою на горе, открывающаяся панорама меня вдохновляет.

Я уже забыл одышку во время подъема, я не думаю о том, что если сейчас прыгну, то разобьюсь — и не поможет, если во время непродолжительного полета махать руками, потому что если у тебя нет крыльев, такой вид полета называется падением.

Желание летать без крыльев ни на чем не основано, но во внутреннем мире летать можно как угодно.

Впрочем, если разобраться, то и там я не летаю, а только вспоминаю о полетах, потому что со времени детских снов более острых впечатлений такого рода, пожалуй, что и нет.

Между прочим, этот опыт вне конкуренции даже с дельтапланеризмом, потому что неожиданно возникавшая во сне способность лететь не требовала ни умения, ни усилий, а только дарила — пусть вместе с замиранием сердца — счастье бытия.

Сейчас не время фантазировать, от кого этот подарок, но вполне уместно констатировать, откуда. Ответ очевиден: из-за Стены.

Вдруг я понял, что мои представления о Стене изменились.

Они изменились в тот момент или в том месте, а поскольку речь идет о самой стойкой иллюзии — о внутреннем мире, то вернее сказать, в том моменто-месте, где и когда я увидел, как мы стучим в оболочку Яйцеклетки, неся на Кухню Творения новые идеи.

В отличие от обычной, смертной, Вселенская Яйцеклетка не запирается, получив очередной допинг, а с еще большей силой продолжает манить и поглощать:

— Кухня Прогресса — парафраз Кухни Творения.

Не знаю, почему мне вспомнился прекрасный цветок, плавно шевелящий своими лепестками на дне Вод. Когда подплывает рыбка, оказывается, что это не лепестки, а липкие щупальца.

Сцена из воображаемого комикса вспомнилась явно не к месту, потому что сейчас дело в другом: наше общение со Стеной взаимодейственно.

Мне уже приходилось говорить, что в компьютерные времена, возможно, легче воспримется слово «интерактивно». Но и оно за Стеной не понравилось. Продолжая поиски, я окунулся в Море Языка и вдруг понял:

— Взаимодействие сексуально!

Хотелось бы написать эти слова очень большими буквами. Но мой друг, читавший начало этого текста, ругал меня за обилие больших букв:

— Достойные мысли говорят за себя сами, — стыдил он меня, и я устыдился.

И все же, и все же… птицы отнюдь не шепчут. Сейчас — конец апреля, и соловьи вечерами очень будоражат.

— К ПЕНИЮ ПТИЦ!!! — призываю я всех и не стесняюсь кричать.

40. Без пола, но с юмором

Чего мне стесняться, если не стесняются лягушки, сопровождая своим хором пение соловья-солиста? Вчерашним вечером мне казалось, что эхо птичьих трелей отражается не от растущих на берегу деревьев, а от Стены Желаний, волшебным образом возникшей из непрерывности стоящего в воздухе лягушачьего зова.

Что мне лягушки? К стыду своему, на мгновение я засомневался, кто у них поет — самцы или самки. Впрочем, конечно же, это как у соловьев — самцы.

Что мне лягушки, но вот ведь, меня манит их Стена Желаний, мне радостно, что она существует. Жаль только, что она не станет ближе, если я побреду на звук и даже войду в воду. Только распугаю часть хора, и в который уже раз уверюсь, что не все реалии жизни находятся в физически доступном мире.

Из сомнения, кто поет у лягушек, у меня возникло странное чувство. Оно побудило меня вспомнить, как водят неспешный свадебный хоровод, замыкаясь кольцом, гермафродиты-улитки. Я вспомнил, что в семье без мужчины у мальчика больше шансов стать гомосексуалистом. Я подумал, что теперешние операции по смене пола и даже прикидки, может ли мужчина выносить плод в своем животе — безнадежный примитив в сравнении с тем, что нас ждет на пути познания — если, конечно, то, что нас ждет, успеет случиться прежде, чем исчезнет Личность, способная сознавать, что с ней происходит.

Вдруг я понял, что догадка, где зарыта собака, уже во мне.

Да простят мне грядущие, всепонимающие собаки использование этой идиомы русского языка. Брат-Слово несравнимо глупее спрятанного от себя Я — того, кто прислонился ухом к Стене в надежде дослушать эту книгу.

Стоило бы смерти счастье узнать, что спрятанный от себя Я проник, наконец, за Стену — и дошептал эту книгу уже оттуда.

Пришедший ко мне из архаики русской литературы образ — сахарная голова, слиток сахара в форме фаллического символа.

Сахарная голова под дождем кажется мне метафорой того, что происходит с устоями нашего бытия, как и с каждой личной жизнью. Голова постепенно укорачивается, становясь сладостью стекающей воды.

— И без фаллоса может быть сладко, — скажут многие, но не я.