К последнему городу

Минуту спустя он снова впал в забытье. Он то погружался, то снова выплывал из темноты, под Богоматерью, Приносящей Победу, под жестокой нежностью ее взгляда. Когда он закрывал глаза, он снова видел перед собой ее лицо. Она была красива, не правда ли? Но он никогда не прикасался к женщине. Только к собственному телу, украдкой. Он заметил залитый лунным светом брезент над ее головой и представил, что это настоящий потолок. Он принял носовой платок за ее руку. Страх подступил к нему, но тут же прошел. Над ним ехал его отец на своем огромном коне; высокий и сильный, он управлял бескрайними просторами земли. Да, конечно, отец, твои рыжие коровы самые лучшие! Сильная порода! Его седые волосы. Забрало надежно скрывает его глаза. Но и без того ясно, что они полны злости на него. Его конь огромен, он отделяет от него Франциско и покрыт ярь-медянкой. «На что ты сегодня убил свое время?» Возле алтаря – святой Георгий в полной броне. «За те недели испанцы убили шесть сотен детей в возрасте до трех лет, а также сожгли и посадили на кол многих взрослых…» Под копытами коня лежит раздавленный инк, он молит о пощаде. Отец, люби меня. Отец, я ведь тоже твой сын.

Отец, позволь мне любить тебя. Да святится имя твое.

– Все в порядке, Франциско. – Он чувствовал ее холодную руку на своем лбу.

Его голова плыла куда-то; казалось, его тело существует отдельно от головы. Он чувствовал только руку, которая болела от того, что ее скрутили у него за спиной. Я – желтокожий инк, Мигель, Мигель, отпусти меня. Ты – Писарро, да. Ты – первенец. Мой отец любит тебя. А кто Атахуальпа? Я! Я! «И испанцы, окружившие его, стали молиться о его душе, и вскоре он был повешен…»

– Кто может отпустить мне этот грех? – громко выкрикнул он.

Камилла посмотрела на него и опять смочила платок. Он все еще бредит, подумала она.

– Если я – побежденный инк, то только я сам могу отпустить себе эти грехи… Я могу любить только самого себя…

– Да, да, – говорит она, но он не слышит ее.

В воде под той скалой твое отражение узнает тебя. И на клинке мачете. Они знают, кто ты.

– Я люблю себя.

– Да.

Он снова закрыл глаза. Резко звонит телефон в кабинете Ректора. Фелипе и Карлос, друзья мои, бывает ли любовь чиста? И Карлос так странно смотрит на меня. И весь этот разговор на Основах Духовной Теологии (третий курс). Но ведь даже священное серебро порочно. Кровь инков в серебряном потире Господа – можно ли ее мешать с кровью Христа? Из этого же серебра изготовлен крест для процессий. Из него же – ларцы для мощей святых. И корона Девы Марии. «В центре площади двум сотням инков отрубили правые руки. Потом их отпустили…»

– У тебя болит рука? – Когда он стал спокойнее, Камилла наклонилась и выпрямила его руку, случайно сдернув простыню и обнажив его подмышку. Она непроизвольно коснулась лицом его волос. Она увидела, что у него эрекция. Он был по-своему красив, подумала Камилла. То, как он вздрагивал, напомнило ей ее собственного сына, когда Роберт злился на него. Да, теперь ей очень хотелось погладить его, прикоснуться ладонями к его коже, прижаться к его груди своей грудью.

Но она не двинулась с места. Она чувствовала, что сейчас его жизнь заключается в борьбе с прошлым. Она знала это, но не понимала. Ей всегда казалось, что то, как живет Роберт, – это единственный возможный вариант, хотя ей и не удавалось жить так же, как он: накапливать жизненный опыт, достижения, идеи – и так до самой смерти. Но Франциско добивался лишь очищения. В этом было что-то правильное, что-то, что ей нравилось.

Должно быть, он теперь уснул. Она приподняла его голову со своего колена и положила ее на подушку из его же одежды.

Он услышал, как она расстегивает «молнию» на москитной сетке на входе в палатку, и на короткое мгновение почувствовал резкий лунный свет на своих веках. Но уже через несколько минут он забыл, что она ушла, и, погружаясь в сон, представлял, что она все еще сидит возле него. Ее осуждающий взгляд помогал ему обрести покой.

Глава двенадцатая

Они просидели в покинутой людьми деревне весь следующий день. Франциско был все еще слаб, а Жозиан окончательно истощила лихорадка.

Они дремали в своих палатках, поставленных на площадке для игр, которую окончательно опустошили бандиты из «Сендеро Луминосо», осматривали себя, восстанавливали силы перед долгим завтрашним походом. К краю леса выходили крестьяне, живущие теперь в джунглях, – дети с дикими глазами и взъерошенными волосами, женщины в широких испанских шляпах, – но никто из них так и не осмелился подойти поближе.