К последнему царству

Государь достал бутылку водки, простой граненый стакан и пачку галет. Ставров налил стакан, выпил залпом, не прикоснувшись к галетам. Он молчал бесконечно долгую минуту. За это время дикая боль из души ушла, её сменила пронзительная тоска, но способность соображать вернулась. Вот, значит, как. Он-то думал, соглашаться ли ему на должность канцлера, а, оказывается, такого вопроса и не было. Царь его просто вышвырнул, несколькими словами обратив в пустое место. Конечно, он и сам подумывал отказаться от этой должности, но одно дело с достоинством уйти, а другое дело, когда тебя вышвырнули. Хотя, в этом ли дело? Конечно, не в этом. Дело в том, что ему лишь показалось, что он может легко уйти от власти, но он был совершенно к этому не готов. А царь хорош. Что же делать? Царь он и есть царь. Ставров посмотрел в глаза государя долгим пронзительным взглядом. Лицо монарха сохраняло полную невозмутимость. Была в нем и едва уловимая, но очень глубокая печаль. И сострадание. И понимание.

– У вас есть все резоны обвинить меня в неблагодарности, – наконец прервал молчание царь. – Вы извлекли меня из парижского небытия и сделали возможным моё венчание на царство. Вы заложили фундамент того здания, которое мне предстоит строить…

– И даже приобрел землю под строительство.

– Да. Именно так. А я удалил вас от власти… Но так надо, дорогой Александр Иеронович. Пока вы рядом со мной, русское самодержавие не может состояться. Даже если вы останетесь рядом с царской особой в качестве курьера, ни кто не усомнится в том, что страной правите именно вы. Рядом с вами царь ни когда не сможет стать царем. Это ни как не будет зависеть от вашей линии поведения. Люди, глядя на вас, видят живую субстанцию власти. Ни вы, ни я не сможем это изменить.

– Вы правы, ваше величество.

– Знаю, как много теряю в вашем лице. Думаю, что через некоторое время смогу вернуть вас к власти. Мы ещё поработаем вместе, Александр Иеронович. Да и сейчас я вас со службы не гоню. Какую должность вы хотели бы занять?

– Мы тут в одной губернии ни как не могли нормального губернатора подыскать. Назначьте меня губернатором, государь. Только сначала позвольте месяц в деревне отдохнуть.

– Хорошо. Ещё я намерен наградить вас орденом святого Андрея Первозванного.

– Отказываться не стану. Я заслужил.

***

Ставров не думал, что будет так тяжело переживать уход от власти. Ему казалось, что в душе у него поселилось жуткое черное облако, которое причиняло ему постоянную боль, высасывало из него всю энергию, мешало нормально воспринимать реальность. Всё вокруг казалось ненавистным, ни что не отвлекало и не развлекало. Он пытался молиться, но длиннее трех слов не получалось, к тому же молитва теперь причиняла ему дополнительную боль, и он решил, что боли в его душе и так достаточно.

На царя он не обиделся, во всяком случае, не нянчился со своей обидой, он понимал, что царь поступил правильно. И на Бога он не обижался, ему вовсе не казалось, что он переживает какую-то очень большую несправедливость. Он понимал, что Бог всегда прав. И царь был прав. И он, диктатор, всё делал правильно. Но его, Сашки Ставрова, как бы и не было в этих отношениях из всеобщей правоты, его живая душа была как бы и не при чем во всех этих глобальных мировых процессах. Она была мимоходом принесена в жертву. И ни кто-нибудь, а именно он сам принёс свою душу в жертву. Причем, именно мимоходом. И вот сейчас он остался один на один со своей живой, тяжело страдающей душой.

В деревне он первым делом начал приводить в порядок дом, так же мимоходом купленный им когда-то и тут же забытый. Здесь было много столярной работы, которую он теперь делал, впрочем, совершенно без увлечения. Стакан водки после обеда стал ежедневным, водка приносила облегчение. Однажды утром он встал, и всё вокруг показалось ему таким невыносимо безрадостным, что он сразу же огрел стакан водки, только бы уйти от реальности.

Дальнейшее он помнил очень смутно. Он вставал, пил, падал, просыпался, снова пил и снова падал. Впрочем, сказать, что просыпался, было бы большой натяжкой, он не приходил в себя, да он и не спал, а просто терял сознание. Потом он думал, что это длилось пару-тройку дней, оказалось, что 2 недели.

Однажды утром он проснулся и увидел перед собой доброе лицо пожилой женщины.

– Мама? – по-детски спросил Ставров.

– Тебе, наверное, мама приснилась? А я твоя соседка, Ангелина Ивановна.

– Но вы не похожи на деревенскую бабушку.

– Ты помнишь деревенских бабушек из своего детства, а я бабушка времен ставровской диктатуры. На, выпей.

– Что это?

– Пей, не разговаривай. Я не первого мужика из запоя вывожу.

Ставров выпил какой-то жуткий травяной отвар. Стало ещё хуже, и водки хотелось ужасающе, но он знал, что нельзя.

– Вы знаете, кто я? – спросил Ставров.

– Кто ж тебя, голубчик, не знает.

– И что вы думали про меня год назад?

– То, что ты хороший мужик, много полезного для людей сделал.

– Мне казалось, что меня боятся, но не любят.

– Тебя боялись. Но и любили тоже. Не все, конечно, но очень многие. По поводу твоей отставки ни кто не злорадствовал.