"К предательству таинственная страсть..."

А тут ещё, как на грех, я наткнулся на интервью Е. Е. “Новой газете”, где было такое признание:

“Когда я видел Целкова, я сразу понял — он гений. А что такое гений — это энергетика, которой он делится со всеми. В стихах, посвящённых Эрнсту Не­известному, у меня есть строчки: “Стыдно не быть великим, каждый им дол­жен быть”. То, что я виделся с ними, не позволяло и мне быть маленьким”.

Его всегда тянуло к мировым знаменитостям. Он словно бы подпитывал­ся их энергией, их славой и как бы становился в их ряды, в ряды мировой элиты... Мало того, он ещё окружил себя тенями великих предков: “По харак­теру я пушкинианец, по сентиментальности — есенинец, по социальности — некрасовец”... А ещё добавил: “И как ни странно — пастернаковец”... Дейст­вительно, странно, потому что заполучить в этот ряд великих теней Бориса Леонидовича, сказавшего “быть знаменитым некрасиво”, — не получилось. “Цель творчества самоотдача, а не шумиха, не успех.”. Но Е. Е. ведь не мог жить без “шумихи и успеха”, без того, чтобы “быть притчей на устах у всех”. А Пастернак требовал от художника ещё большего: “Нет, надо жить без самозванства”. Но что такое самозванец и самозванство? Наверное, это не порок, а, скорее, лицедейская страсть и способность артистических натур входить в роль, самозабвенно сыграть её до конца, не дожидаясь того, бу­дешь ли ты, в конце концов, “любезен народу”, останешься ли в истории?

Самозванство — это собственная оценка самого себя, мания многих твор­ческих людей, как правило, ярче всего проявляющаяся в начале пути. Вспом­ним, как писал о себе, начинающем стихотворце, Александр Твардовский: “Какой хочу — такой и знаменитый”.

А у Е. Е. этот соблазн самому называть себя вдохновлял и мучил его на протяжении всей жизни, до самого последнего дня. “Я разный, я натружен­ный и праздный”, “Если будет Россия — значит, буду и я”, “Я сибирской по­роды”, “Считайте меня коммунистом”. Он даже примерял на себя образ героя и мученика Остапа из знаменитой гоголевской повести: “Ты за мною, Байкал, словно Бульба Тарас за Остапом”.

Многоликость Евтушенко, способность менять свой образ, своё мировоз­зрение, свои убеждения, свою сущность опять же входит в противоречие с ут­верждением Бориса Леонидовича о гибельном влиянии лицедейства на судь­бу поэта:

И должен ни единой долькой

Не отступаться от лица...

А Евгений Александрович “отступался от лица” не трижды, как апостол Пётр, а Бог знает, сколько раз. Но почему в таком случае он завещал поло­жить его рядом с Пастернаком, по существу чуждым ему? Захотелось и после смерти быть рядом с мировой знаменитостью?

А ведь сам Борис Пастернак впадал в отчаяние от ненужной славы, ино­гда заключавшей его в свои объятья, как это случилось в 1958 году:

На меня наставлен сумрак ночи,

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси...

Чашу “шумихи и успеха”, чашу алчного людского любопытства, чашу мут­ной суперпопулярности, которую приходится испить, по словам поэта Наума Коржавина, “не отличая славы от позора”.

Евгений Евтушенко всю жизнь играл с судьбою. Но напоследок судьба сыграла с ним если не злую, то поучительную и печальную шутку.

Он выбрал себе место на кладбище не только рядом с Борисом Пастер­наком, но и с поэтом Виктором Боковым. У обоих поэтов — и у переделкин­ского дачника и затворника, и у глубоко народного поэта и узника сталинских лагерей — есть стихи о Сталине. Поэтическую Сталиниану в советской поэзии открыл Борис Леонидович, опубликовавший 1 января 1936 года в газете “Изве­стия” цикл стихотворений с хрестоматийной, вошедшей в историю строфой:

А в те же дни на расстоянье

За древней каменной стеной

Живёт не человек, — деянье:

Поступок, ростом с шар земной.

А Виктор Боков, проклинавший Иосифа Джугашвили в кемеровских лаге­рях, в 90-е годы прошлого века, на девяностом году жизни поглядел на Ста­лина другими глазами:

Что случилось со мной — не пойму,

От ненависти — перешёл я к лояльности.

Тянет и тянет меня к нему,

К его кавказской национальности...

...............................................

Прости, мой вождь, что я побеспокоил

Бессмертную фамилию твою.

Всю жизнь боровшийся со сталинизмом, автор стихотворения “Наследни­ки Сталина” упокоился рядом с двумя поэтами, оправдавшими “усатого тира­на и антисемита”. Неуютно Евгению Александровичу будет рядом с ними.

“Поэт в России больше, чем поэт”? — Действительно, поэту в России на­до быть и почвенником, и космополитом, и русским патриотом, и юдофилом, и лицедеем, и однолюбом, и суперменом, и гуманистом, и долгожителем, и вечно молодым человеком, и... Поистине, “поэт в России больше, чем поэт”... А если сказать точнее, — “больше не поэт”...