"К предательству таинственная страсть..."

Во время годичного пребывания Евтушенко в сШа возможны его кратко­временные отъезды на родину, связанные с семейными обстоятельствами, а также его выезды в Европу и Латинскую Америку для поэтических выступле­ний и чтения лекций, для чего Е. Евтушенко и членам его семьи потребуются многократные выездные визы в СССР и европейские страны.

15 августа 1993 г. — Возвращение Е. Евтушенко с семьёй в Москву”.

И вся эта жизнь в течение целого года (а на самом деле Евтушенко про­жил с семьёй в США в течение нескольких лет) была за счёт принимающей стороны. Вот как богатая Америка вознаградила нашего “шестидесятника” за его “дипломатическую службу”, о которой ещё в 60-х годах с одобрением пи­сал создатель ЦРУ Аллен Даллес. Правда, Евгений Александрович объяснил во многих своих интервью, что в университетском городке Тулсы он поселил­ся потому, что, проезжая по его улицам, он услышал таинственную и мисти­ческую “мелодию Лары” из “Доктора Живаго”. И правильно сделал: зачем ему было объяснять, что ни в один из крупных городских университетов Восточ­ной Америки он устроиться не мог, поскольку лауреат Нобелевской премии и знаменитый в Америке поэт Иосиф Бродский выступил против обустройст­ва Евтушенко в Нью-Йорке или Нью-Джерси как поэта, разоблачающего в своей поэме “Под кожей статуи Свободы” “американский империализм”, убивающий лучших сынов Америки — Линкольна, Джона Кеннеди, Роберта Кеннеди...

При этом Бродский чуть ли не грозил общественному мнению американ­ских интеллектуалов, что если они закроют глаза на “антиамериканизм” Евту­шенко, то он, Бродский, сложит с себя все почести и обязанности, коими его наградила Америка. Вот и пришлось Евгению Александровичу вспомнить о “мелодии Лары”.

***

Кем только не называл себя Евгений Александрович, размышляя о мес­те, которое он занимает и займёт навечно в русской поэзии!

Ему хотелось быть своим и в Пушкинской плеяде, и в Есенинской, ему хо­телось, чтобы его считали поэтом, стоящим рядом с Маяковским и Смеляковым, с Лермонтовым и Пастернаком... А по “социальности” он считал себя прямым собратом Николая Алексеевича Некрасова. Но это было хвастливым фарсом, потому что он не успел при жизни внимательно прочитать главную “социальную” поэму Николая Некрасова “Современники”, в которой великий поэт ужаснулся, глядя на петербургскую “элиту”, сформировавшуюся бук­вально за несколько лет сразу же после 1861 года, то есть после отмены кре­постного права:

Я заснул, мне снились планы

о походах на карманы

благодушных россиян,

и, ощупав мой карман,

я проснулся... Шумно в уши,

словно бьют колокола,

гомерические куши,

миллионные дела,

баснословные оклады,

недовыручка, делёж,

рельсы, шпалы, банки, вклады —

ничего не разберёшь!

С прозорливостью пророка Некрасов словно бы разглядел наши 90-е го­ды с их дефолтами, “пирамидами”, “залповыми аукционами”, “ваучера­ми”, — словом, со всей эпохой криминальной революции и всемирно-исто­рического мошенничества, обрушившегося на нас второй раз через сто с лишним лет после пореформенного ограбления страны и народа... Герои его поэмы Григорий Зацепа, Фёдор Шкурин, Савва Антихристов — это наши Мавроди с Прохоровым, наши Березовский с Абрамовичем, наши Чубайс с Гайдаром.

А сколько их, переехавших с миллиардами в Европу и в Америку бывших банкиров — Пугачёв, Кузнецов, Гусинский... — Но путь на Запад сто с лиш­ним лет назад им прокладывали герои поэмы Некрасова, такие, как фон Ру­ге, сбежавший из холодной России в благословенную Испанию:

Ухватив громадный куш,

он ушёл — на светлом юге

отдыхать. “Великий муж! —

говорят ему витии:

— Не пугайся клеветы!

Предприимчивость России

на такие высоты

ты вознёс, что миллиарда

увезённого не жаль!

Этого мошенника, ограбившего Россию в поэме Некрасова, навещает “экс-писатель Пьер Кульков” (прообраз Анатолия Алексина, Анатолия Кузне­цова, Анатолия Рыбакова и т. д.), который, захлёбываясь от восторга, рас­сказывает петербургским землякам:

Я посетил отшельника Севильи,

На виллу Мирт хотелось мне взглянуть.

Пред ней поэт преклонится — в бессилье

Вообразить прекрасней что-нибудь.

Из мрамора каррарского колонны,

На потолках — сибирский малахит,

И в воздухе висящие балконы,

И с одного — в Европе лучший вид...

А сколько таких вилл сегодня принадлежит и в Севилье, и на Лазурном берегу, и на италийских холмах, и в австрийских Альпах семьям больших и маленьких “лужковых”, “абрамовичей”, “кохов” и т. д.

Но не забыть бы о том, как их обслуживала партийная, научная и творче­ская интеллигенция, о которой Некрасов писал так, как будто знал её, как об­лупленную, знал выпускников Академии общественных наук, Высшей партий­ной школы, бывших преподавателей марксизма-ленинизма:

В каждой группе плутократов

                          (почти “партократов”! — Ст. К.)

русских, немцев и жидов

замечаю ренегатов

из семьи профессоров.

Их история известна:

скромным тружеником жил

и, служа народу честно,

плутократию громил,

был профессором, учёным

лет до тридцати,

и, казалось, миллионом

не собьёшь его с пути.

Вдруг конец истории —

в тридцать лет герой

прыг с обсерватории

в омут биржевой...