"К предательству таинственная страсть..."

А как же по сравнению с этими “сынами гармонии” и “жрецами прекрас­ного” зарабатывали на свою грешную жизнь представители “черни”, или, как их называет Утёсов, “идиоты социализма”? Елагин пишет об их заработках так: “Не лишним будет для сравнения привести заработки советских граждан других специальностей. В те годы — 1934-1935, о которых идёт речь, — амбу­латорный врач в Москве получал 300-350 рублей в месяц, инженер — 500-600 рублей, главный инженер большого завода — 900-1100 рублей. Средний рабочий — 200-250 рублей”. “Ойстрах получал 500 рублей за деся­тиминутное выступление”. А что касается уровня жизни сегодняшних кресть­ян и сегодняшнего простонародья, то их существованье мало чем отличается от существования крестьян, обслуживавших театральную и джазовую элиту тридцатых годов. Я убедился в этом недавно, получив письмо из костромско­го посёлка Вохма, находящегося рядом с селом Пыщуг, где прошли в эваку­ации 1941-1943 годы — годы моего детства.

“Здравствуйте, Станислав Юрьевич!

Вас беспокоит Смердов Анатолий Витальевич из посёлка Вохма Костром­ской обл. Мы практически земляки — ветлугане (местное прозвание жителей Поветлужья), потому что Пыщуг — соседний с нами райцентр, а Вы в детстве, в войну, там жили. Благодатный наш край, к великому сожалению, в услови­ях “дикого капитализма” и бездорожья хиреет и обезлюживается. Мощные ле­спромхозы давно ликвидированы. От сельскохозяйственных предприятий (колхозов и совхозов) тоже почти ничего не осталось. Фермерство из-за уда­лённости от рынков сбыта и низких цен на продукцию неконкурентоспособно. Соотношение цен таково: если в 70-80-е годы на приобретение трактара МТЗ-80 от хозяйства хватало трёх откормленных до четырёхсот килограммов бычков, то теперь, чтоб купить трактор, нужно в десять раз больше. Леса у колхозов давно изъяты. В местных подсобных хозяйствах всё меньше скота и обрабатываемой земли. Из-за отсутствия работы и условий молодёжь в родных местах не остаётся. К уехавшим и устроившимся детям неизбежно тянутся и пожилые. Так называемая государственная “оптимизация” (на са­мом деле сокращение и уничтожение) бывших сельсоветов, а теперь управ­ление сельских поселений), школ, больниц, очагов культуры и прочих струк­тур окончательно всё добивает. Такие вот “перспективы” коренного русского Нечерноземья.

Очень ценю Ваши стихи, прозу и публицистику. Журнал “Наш современ­ник” раньше выписывал, а теперь и в районной библиотеке последние номе­ра имеются лишь за 2016 год. Прочитал в “Правде” интервью с Вами В. Кожемяко. Целиком и полностью разделяю Ваши взгляды, оценки и мнения. Поэтому рискнул послать на Ваш суд кое-что из окололитературных вещей провинциала из сельской глубинки.

С уважением секретарь Вохомского районного отделения КПРФ А. Смердов.

28.03.2019 г.”

Ну, что я могу добавить к письму Анатолия Витальевича из Вохмы? Разве только то, что в 2013 году, приехав в город Никольск на столетие в юбилей по­эта Александра Яшина, я оказался в 60-ти км от Пыщуга и по счастливой ока­зии сумел навестить места моего военного детства. Я побродил по улицам Пыщуга, вспоминая нашу жизнь с матерью и маленькой сестрёнкой, родив­шейся там в ноябре 1941 года, и погрузился в воспоминания...

Моя матушка работала в Пыщуге заведующей районной больницей, в ко­торой было несколько отделений: терапевтическое, хирургическое, детское. Был и родильный дом, где родилась моя сестрёнка. Была амбулатория, бы­ла прачечная и даже своя конюшня. Одним словом, это была большая боль­ница по тогдашним меркам — аж на 200 коек. Под руководством моей матуш­ки на территории больницы вскоре было построено инфекционное отделение для борьбы с эпидемией сыпного тифа. Но когда летом 2013 года я вошёл в парк, где некогда стояли деревянные больничные бараки, где стояла на краю высокого речного обрыва наша изба, то я увидел, что двери и окна ам­булатории заколочены, что ни родильного дома, ни инфекционного отделения на территории больницы не видно. Только возле терапии на лавочке сидели три женщины, поговорив с которыми я узнал, что в терапевтическом отделе­нии сейчас всего лишь восемь коек для неотложных больных, а все другие отделения снесены из-за ветхости. А на мой вопрос — где рожают детей пыщуганки? — они ответили, что рожениц возят за 100 км в Шарью... Конечно, неудобно, конечно, небезопасно, но что делать? Средств у района нет, чтобы возродить некогда известную во всей округе больницу.

Я слушал их жалобы и думал: а где-то ведь строят дорогущие перина­тальные центры. Неужели пыщугане, траурный список которых, павших на Великой Отечественной, выгравированный на бронзовой стеле в центре се­ла, недостойны простейших медицинских благ, которые у них были в сталин­ские годы? Неужели они всю свою трудовую жизнь прожили, как “идиоты со­циализма”, в то время, как дети “касты проклятой” (по словам Сталина) с восторгом цитировали стихи уроженца станции Зима: “Я ненавижу раб­скую мечту о коммунизме в виде магазина”.