К причалу

Земля мне показалась шаткой. Иногда мне кажется, он легко, без усилий забыт, когда в моей душевно напряженной жизни не остается места для него.

Бывают дни, когда мне удается переломить себя, приказать себе не думать, но неизменно он вновь возникает в сознании.

Февраль тысяча девятьсот пятьдесят четвертого... Пошла в гороно.

Кострова?! Вот хорошо... только пока будет все же немецкий, временно. Ну а там посмотрим...

«Пусть! Пусть немецкий, пусть...» — Иду, не помня себя от восторга.

Вот она, школа. Школа № 91. По ступенькам, через одну, мимо длинного барьера детских «раздевалок» к двери с табличкой «Директор». Быстрое «ладонью по волосам», стучу:

— Войдите.

— М-меня... из г‑гороно...

За письменным столом директриса. Глаза скользнули по распахнутой шубке. Охватили всю.

— Француженка?

Тукнуло сердце.

— Н-нет. Не француженка я.

— Немецкий, Алевтина Ивановна. Звонил Беляков.

Это говорит, входя в кабинет, черноглазая с румянцем во всю щеку завуч, Мария, кажется, Степановна, которой при мне звонил заведующий гороно Беляков.

И тоже, как и директор, окинула меня взглядом.

— Класс переростков. Хорошенько подумайте. Будет трудно, — говорит завуч.

Я подымаю лицо, и мы встречаемся с ней глазами, и я вижу вдруг в глазах Марии Степановны такое, что уже могу сказать: «Это ничего, что трудно», и тогда она, взглянув на директрису, сказала, что по расписанию в шестом «Б» классе сейчас должен быть урок, и, что, может быть, пойдем, «так, чтоб иметь представление».

Мы отправились в учительскую, где немолодая женщина в сером сатиновом халате — химик — мне дала журнал шестого «Б» класса, охватив с головы до пят все тем же удивленно-любопытным взглядом. И как только в коридоре зазвонило, учителя один за другим, с журналом под мышкой, стали покидать учительскую. И я тоже иду с журналом, в черном платье, строгом и эффектном, иду в шестой «Б», чувствуя, как во мне поднимается волнение, вроде озноба и жара, идет со мной директор, и еще завуч, Мария Степановна, и классный руководитель шестого «Б» класса — химик.

Семнадцать мальчишек и одна девчонка, забитая, загнанная. Переростки. Собрали из нескольких школ в эту новую, только что открытую. Доучить.

Едва за дверью звякнуло, в классе их как уже не бывало. И все.

Напряженно выпрямившись, стою за учительским столиком, смотрю растерянно на директрису, потом на завуча... На столике передо мной классный журнал, раскрытый на разделе: «Немецкий».

В огромные венецианские окна бьет ослепительное яркое зимнее солнце. Голову стягивает болью.

Классный руководитель вышла из-за парты, опустила руку в карман халата и, охнув, вытащила: они сунули ей в карман ручку пером кверху. Молча спускаемся в директорский кабинет. Химик посасывает наколотую руку:

— Вы не пугайтесь. Среди них есть неплохие ребята.

— Если забыть о том, что с начала учебного года трех преподавателей по немецкому загоняли, — говорит завуч.

Стою у окна, спиной к высокому подоконнику. Во рту горечь.

— Еще можно убежать. Просто вот так, взять шубку и убежать.

— Ну так как? — говорит директор.

Я стояла, не шевелясь.

Завуч отвела глаза.

— Да? Нет? — испытующе смотрит на меня директор.

— Д-да, — не сразу, с трудом отвечаю.

— Ничего, поможем, — говорит химик.

— Алевтина Ивановна, Беляков сказал, у товарища основной — французский, — говорит завуч.

— Отлично. У нас с будущего учебного года «француженка» переходит работать в институт, дадим вам два французских класса, и все будет ладно. Так?

— Хорошо.

— Диплом у вас с собой?

— И паспорт, и трудовая, и.. — я открываю портфель.

— Не надо, нет, надо. Диплом только. Ну и паспорт. Пройдите рядом в канцелярию, Надежда Павловна запишет.

— Завтра в восемь у них урок, — говорит завуч, кинув взгляд на расписание на стене. — Живете где? Недалеко? Не бойтесь. Все обойдется. Будем помогать.

Слепит глаза яркое солнце. День ясный, прозрачный, напоен зимним светом.

Радостно. Радость и страх — все вместе, слитно.

Иду и чувствую, как силы мои возвращаются. Кажется, сложная твоя радость была всегда, и, главное, всегда будет.

Пришла задолго до восьми. Сижу одна в учительской. Листаю журнал шестого «Б» класса. Приходят, здороваются. Ловлю их загадочно-сочувствующие взгляды.

Потом звонок, и все — как вчера: учителя — по классам, двери одна за другой закрываются, и я тоже с журналом под мышкой иду. Пересекаю опустевший зал, и... стоп! — класс пустой. Сердце шлепнулось и стало.

Появляются один за другим. Но бегут мимо! Мимо меня и мимо распахнутой двери класса. Молча смотрю, как бегут мимо. Стою у дверей пустого класса, смотрю со страхом и отчаянием, как гоняют по вощеному паркету зала свернутую жгутом газету. А в классах идут уроки. Время утекает. Минуты моего урока. А что, если так и не войдут? Что тогда?

Сердце тукнуло. Прибежал один. Стоит. Еще один. Сгрудились в дверях.

Нагловато на меня посматривают.

— Р-ребята, — прозвучал глухо чей-то голос, и только через несколько секунд я поняла, что это голос мой собственный.