К причалу

Стою за учительским столиком. Мысли сбились. Стою, как в столбняке, растерянно глядя перед собой. Слышу топот, шелестение, смешки. Потом на мгновение прекратился топот и хихиканье.

Я сказала:

— Не надо. Не надо...

И тут произошло чудо. Чудо в моей жизни — наступила тишина.

— Вот так, — говорю я со страхом. — Ну вот и хорошо. Здравствуйте, дети. Садитесь.

И тишина впитала мои слова, как промокательная бумага. Потом я сказала, что понимаю их, что немецкий язык трудный и, конечно же, им нелегко приходится, и что я буду им помогать. Паренек на первой парте, белоголовый и глазастый, пробасил покровительственно: «Ла‑адно, больше не будем...» Мы еще успели чуть почитать, «как могли», и только было собрались писать, как раздался звонок.

Иду посередине утрамбованной снегом улицы. Не иду, а лечу. А ведь казалось безнадежным. Не бывает ничего безнадежного. Надо всегда надеяться. Я всегда стараюсь надеяться.

Разбудил яркий свет. Белый квадрат окна залит солнцем. Прорываясь сквозь расцвеченные морозом стекла, неистово било в комнату желтовато-белыми столбами золотистое зимнее утро.

Я провела его, слава богу, одна. Авдотья, как обычно, еще затемно отправилась в редакцию местной газеты мыть полы. Достала из чемодана письма Вадима. Рассыпала по столу открытки с «Авиа» Москва — Сокольники»... всматривалась в адрес французский, в адрес русский.

Перебирала, трогала, знала, что думал, когда писал это, и что чувствовал, когда писал то и это. Перебирая, трогая их, эти письма Вадима, мне уже кажется, что все происходящее со мной нереально. И уже опять я верю, что Вадим есть, просто запаздывает ответ на мой последний запрос, он придет, непременно придет, ни разу еще меня не оставляли без ответа, просто на этот раз ответ придет с опозданием.

Я буду наводить справки, продолжать розыски. Может быть, в какой-нибудь раз вместо «данными не располагаем», придет — «располагаем...» Может быть, он придет этот «раз».

Стало грустно. Грустно и тихо.

Из библиотеки вышли с ним в одиннадцатом часу вечера. Пересекли площадь и пошли по Республиканской вниз, к реке. Падал снег. В свете фонарей сверкали снежинки, как металлические опилки, хотя почти не ощущались.

Он шел рядом, улыбающийся, с заиндевелым поднятым воротником черного пальто. Было скользко, и он придержал меня за локоть, крепко и нежно.

— Что не приходили?

— Соскучились? — сказала я не глядя.

— Смер-тель-но.

Шли над заваленной снегом Волгой, потом, обогнув сувенирную церковку, стояли у спуска и смотрели вниз, в улицу Вадима — так с тех пор и окрестила улицей Вадима. Прихожу сюда, сижу на лавочке, думаю. Чувствую себя тут по-особому.

Снег перестал, была какая-то особая чернота в небе, над крышами. И тишина. Что-то в ней было завораживающее, в этой Вадимовой улице. Вдыхаю свежесть морозного воздуха и чувствую вдруг, на глаза наворачиваются слезы.

— Спустимся?

Я вздрогнула.

Он взял меня под руку. Заглянул в замерзшее лицо.

— Какая вы странная бываете.

Моя рука выскользнула из-под его локтя. Я почти машинально сняла с лавочки у калитки комок пухлого снега, сжала в перчатке, бросила в косые тени на фиолетовый сугроб и отряхнула перчатку о шубку.

— Почему вы молчите?

Я не ответила.

Мы шли мимо деревянных заборов, пахнущих холодом недавней метели. Мы шли, но уже не было у меня того недавнего оживления от чистоты заснеженных улиц, не было той радостной боли ожидания: «Придет? Не придет?» Точно стерлось все.

— Почему вы молчите?

Он вопросительно смотрел на меня. Глаза его уже не смеялись.

Перед каждым уроком волнуюсь, не зная, что меня ждет.

В общем, получается. Начинаешь привыкать к удачам? Какие удачи, просто все понемногу входит в свои берега.

Стараюсь включиться в обычный жизненный ритм. Стараюсь. Но вот сегодня мне отчего-то сделалось тревожно. Не могла заснуть.

Думала о вчерашней старушке, у которой теперь буду жить. Тетей Варей зовут. Работает нянечкой в больнице. Маленькая такая, кругленькая, с квадратненьким подбородочком. Согласилась взять меня к себе, в свою десятиметровую в общей квартире комнату. Рядом районная библиотека, и совсем близко моя школа.

Работаю, дышу, брожу по улицам, переулкам, захожу в деревянные тупички. Грустно и хорошо. Вечера — в библиотеке.

Когда-нибудь расскажу, а может быть, напишу о том, как в холодную, липкую, сумасшедшую вьюгу, под стрекотанье отбойных молотков ловкие девчонки готовили ямы для посадки деревьев.

Сорвался урок. Разбушевались. Стояла, в отчаянии опустив руки. К горлу подступала тошнота. Мука бессилия перед разбушевавшейся стихией. Не все оно просто.

Живу у тети Вари.

Написала Елене Алексеевне мой новый адрес, написала, что работаю в школе, что пока преподаю немецкий, но с нового учебного года мне дадут классы французские, и тогда у меня все пойдет по-настоящему, и, конечно же, про тетю Варю написала, как мне с ней жить уютно, и какая у нее комнатка славная.