К причалу

Я взяла со стола иконку и со странным ощущением стала рассматривать ее.

— Ты веришь в бога? — спросил Вадим.

— Нет. А ты?

— В твою любовь.

— Вадим, я — серьезно.

— И я. Верю в твою любовь. Она заменяет мне бога.

— Не хочешь со мной серьезно.

— Мне от него никогда проку не было.

Я всматриваюсь в тонкий лик богородицы.

— Подари мне, — попросила вдруг я. Мне очень ее хотелось, эту иконку, благословение его матери.

Он посмотрел на меня:

— Бери.

— Подарил?

— Эх, как бы я хотел подарить тебе уверенность в завтрашнем дне.

Глава семнадцатая

В то воскресенье я пришла к Вадиму раньше обычного. То было наше последнее воскресенье в «Отеле де Дёз авеню». Вадим подал в мэрию документы на регистрацию нашего брака, и мы присмотрели квартирку на углу бульвара Пастер и улицы Фальгиер. Уютную синюю квартирку с коралловой передней, славной кухонькой и ванной комнатой. Купили в кредит синие портьеры, письменный стол и синюю тахту. Расставили.

Вечером я пошла к месье Дюма:

— Месье Дюма, я выхожу замуж. — Я волновалась.

Он недоуменно поднял брови:

— Рано тебе еще...

— Я люблю его, месье Дюма.

— Это какой же? Тот благородного вида русский, что ли?..

— Что с трубкой ходит, да? — вмешался Роже.

— Да, — сказала я.

Месье Дюма долго думал.

— Соотечественник? Ну что ж, парень как будто ничего... Ты приходи, если что...

...Вадим вышел ко мне на лестницу и, взяв за руку, привел в комнату. Первое, что я увидела, — его рабочую рукопись на столе и объемистые словари Ларусса. Мне стало обидно.

— Вадим, неужели и сегодня работать?..

— Мариш, милый, — в лице его появилось вдруг что-то детски-виноватое, — мне совершенно необходимо. Я только чуть-чуть, а ты посиди, почитай.

— Ну, хорошо, — сказала я и, подскочив, уселась на кровать.

Я читала Андре Моруа — про любовь и про счастье — и поминутно посматривала на склонившегося над рукописью Вадима.

Потом я отложила книгу и сидела просто так. В голове мелькали обрывки мыслей, но думать не хотелось. Меня переполнял праздник.

Я сидела на кровати и смотрела на Вадима, и оттого, что я долго смотрела, Вадим поднял от рукописи глаза и, вынув изо рта трубку, взглянул на меня и улыбнулся.

— Что, Мариш? — Он положил на стол авторучку, поднялся и подошел ко мне. Сел на край кровати, взял мою руку, поцеловал. Привлек к себе.

Мы сидели на краю кровати и говорили друг другу, что в ту ночь, когда мы встретились около вагона «Париж — Негорелое», уже была решена наша судьба. Потом Вадим подсчитал, сколько осталось ждать до регистрации нашей в мэрии, но я сказала, что мэрия — это пустая формальность и завтра мы переедем на бульвар Пастер.

— Ну что ж, Мариш, на Пастер так на Пастер!

Он крепко затянулся и выпустил дым к потолку. Прищурился. Потом спросил, тщетно скрывая улыбку:

— А что мы будем делать сегодня?

— Пировать!

— Можно. И даже — на славу.

— А как? Где?

— Где и как хочешь.

— За город?!

— Можно. Махнем с тобой за город.

— Куда?

— Куда хочешь.

Внизу остановилась машина.

— Ваня, — сказал Вадим и пошел к окну.

Я тоже подбежала к окну.

— Поднимайся! — крикнул Ване сверху Вадим.

Ваня натянул на щиток счетчика черный колпачок и вышел из машины. Он поднял свою квадратную голову, кивнул нам зажатой в зубах трубкой и пошел через дорогу. Широкий в кости, невысокий, нескладно скроенный, но крепко сбитый русский парень. Идет вразвалку, крепко ступая на всю подошву. Он казался высеченным из гранита, этот бывший юнга с бывшего черноморского корабля. Тоже — занесло на край света! До самой Бизерты мальчишку угнало. Хлебнул горюшка, пока до Парижа добрался. И до комсомола.

Женился на подружке по ячейке, а через три года Сюзанн умерла, и остался Ваня с двухлетней дочкой Юлькой. Любит, нежно любит маленькую Юльку. И мы с Вадимом любим Юльку. И Ваню.

С первой встречи стали на «ты». Так, прямо сразу: «Э-э, дивчинка, та мы же ж с тобою земляки! Черноморцы же ж оба!» И за внешней этой грубоватостью я ощутила какую-то удивительную ласковость к людям. Всегда радуюсь, когда появляется у Вадима широкоплечий этот крепыш, с насмешливыми, дерзко сверкающими глазами, шумный и милый, постоянно занятый делом, — карманы потертого пиджака всегда набиты кусочками бумаги, на которых записывается «нужное».

Я вышла на лестничную площадку.

— Здоро́во, землячка. Ты уже тут? — Лицо веселое, с голубоватыми белками умных глаз и милой улыбкой сильного парня, который радуется жизни.

— Давно уже. Здрасьте, Ванечка. Это мило, что ты приехал сегодня.

— А я вообще милый. Это сразу бросается людям в глаза. — Он обнял меня за плечи, и мы вошли в комнату.

— Здоро́во, Вадим. Я на минутку. Дело к тебе есть.

— Ну, давай.

Вадим доставал из шкафа рюмки.

— Вы что празднуете? — спросил Ваня и посмотрел на меня, потом на Вадима. — А-а-а! Понятно... Ну давай праздновать, — Он шумно подвинулся со стулом к столу.

Я тащила из шкафа всё, что там находила: бублики, коробку сардин, банку спаржи, коробку конфет. Ваня провожал меня глазами к шкафу и к столу и приговаривал:

— Давай, землячка, давай... тащи всё, что там есть.