К. С. Петров-Водкин. Жизнь и творчество

Современники вспоминали уже о взрослом Петрове-Водкине, состоявшемся художнике, как о человеке пытливого ума, не получившем систематического образования. «Есть люди, — рассуждал его современник художник В. М. Конашевич, — которые все явления окружающего мира воспринимают как-то совсем по-своему. <…> Эти люди живут как будто в другом мире, только параллельном нашему, но не совпадающем с нашим вполне во всех точках. Я заметил, что такие люди бывают двух категорий: или бездарно и тяжело тупые, или, наоборот, глубоко одаренные, даже гениальные. <…> гениальность последних так же тяжеловесна, как тупость первых. Пример такой тяжеловесной гениальности, являющей свойства совершенно и поражающе своеобразного восприятия мира, я имел недавно перед глазами. Я имею в виду художника Петрова-Водкина…»^[20]

Автопортрет в берете. 1903. Холст, масло. ХХМ

Самобытность его мировосприятия была, как это заметил Конашевич, не только результатом недостатка образования, но и проявлением особого склада его ума. Художник не отбрасывал равнодушно знания, не относящиеся к профессии, и не усваивал их в строгой научной форме, но придавал им поэтический характер личной интерпретации. Пересказав в письме матери подробно и увлеченно проект полета на Марс, о котором писали газеты, он заканчивает сентенцией: «Чем-то кончится вся эта прямо сказочная история. Все это, конечно, трудно представить, но ведь гений человеческий Бог знает до чего дойдет. Ведь творец, создав человека, ничего ему не дал, кроме мозга, и до всего ему пришлось дойти этим мозгом. Он даже не умел добывать огня — а теперь! Электричество, лучи Рентгена <…> и еще люди не могут предсказать, до чего они сами дойдут. <…> И чем труднее будет людям жить на земле, по степени ее охлаждения, тем больше люди будут иметь средств для борьбы с этими трудностями и тем больше законов Творца они будут постигать»^[21].

В мастерской художника. (Натурщица в мастерской В. А. Серова). 1901. Холст, масло. Частное собрание

В годы пребывания в Московском училище Петров-Водкин, как и прежде, серьезно и напряженно занимался живописью и рисунком, главным образом работая над изображением натуры. Он демонстрировал накопление мастерства в решении изобразительных задач, появление некоторого артистизма, но его работы студенческой поры не складываются легко и естественно, как это бывает у других художников, в определенную эволюционную цепочку.

Характеризуя этот этап работы художника, Русаков отметил: «Живописные работы и рисунки обнаженной модели училищной поры говорят об известном мастерстве Петрова-Водкина, не подкрепленном, однако, ни большой внутренней убежденностью, ни сколько-нибудь яркой — пока — оригинальностью художественного решения. В живописи он не может еще отойти от притягательного серовского образца, в многословности рисунка обнаруживается робость перед натурой. Воздействие же Врубеля, о котором он сам пишет в „Пространстве Эвклида“, проявляется — но без внутреннего огня — только в некоторых акварелях»^[22].

Семья художника. 1903. Холст, масло. ХХМ

Причин медленного и не блестящего становления художника в ранние годы можно назвать несколько. Играло роль качество творческого темперамента: он сам, пытаясь объяснить это явление, характеризовал себя позднее «трудным работником». Не был он в те годы полностью углублен в ученье. Уже в начале девятисотых годов Петров-Водкин выполнял первые заказные работы, для которых требовались иные профессиональные навыки, чем те, которые давал процесс обучения станковой живописи у Пастернака или Серова. Помимо этого, молодой художник напряженно занимался в те годы литературной работой, о чем говорит само количество созданных произведений^[23].

Еще одна, может быть наиболее радикальная, причина лежала в самой сути его таланта: в склонности художника к обобщенно-формулирующему осмыслению жизненных явлений. Это свойство художественного видения особенно сильно выступало в Петрове-Водкине в ранние годы, в условиях не сложившегося еще живописного профессионализма. Оно не давало ему возможности ни просто отдаться стихии импрессионистического фиксирования впечатлений, ни пойти по пути чисто поэтической метафоричности, ни углубиться в поиски цветовой интерпретации пластических форм, то есть мешало пойти по одной из многочисленных дорог, на которые примерно в это же время выходили другие ученики Серова: М. Ларионов, П. Кузнецов, И. Машков, где пролегали в те годы кардинальные пути развития живописной формы.