К суду истории. О Сталине и сталинизме

Конечно, трудно ответить на вопрос, что именно произошло в ночь со 2 на 3 марта и почему Крестинский столь резко изменил свои показания. Член партии с 1919 г. С. И. Бердичевская встретила на одном из этапов в годы заключения свою знакомую еще по Гражданской войне, врача Лефортовской тюрьмы. Эта женщина-врач рассказала, что на второй день процесса «правых» видела Крестинского в Лефортовской тюрьме – он был жестоко избит, окровавлен. Бердичевская предполагает, что после 2 марта на скамье подсудимых находился не Крестинский, а его двойник. Е. А. Гнедин, выполнявший ряд важных поручений, связанных с организацией процесса, считает это предположение вполне допустимым. Писатель Камил Икрамов, сын Акмаля Икрамова, встретил однажды в лагере человека, присутствовавшего на процессе и хорошо знавшего Крестинского еще до 1937 г. Этот человек сказал:

«Вы знаете, Камил, они, вероятно, сделали с Крестинским что-то ужасное, потому что на второй день я просто не узнал Николая Николаевича. У него даже голос стал другим».

Александр Орлов в своей книге, основываясь больше на слухах, чем на точных фактах, пишет на этот счет следующее:

«За границей, у тех, кто по газетам следил за процессом, естественно возник вопрос: что сделали с Крестинским в ночь со второго на третье марта? Любому непредубежденному человеку невольно приходили на ум страшные орудия пытки.

Между тем энкаведистам не требовались какие-то новые средства принуждения, чтобы заставить Крестинского внезапно изменить свою позицию. Эта попытка отречься от собственных показаний была не более чем актом все того же фальшивого спектакля, который разворачивался на суде по сталинским указаниям. Сталин знал о подозрениях, вызванных на Западе тем, что на первых двух процессах все обвиняемые в один голос признавали свою вину, и, вместо того чтобы подыскивать смягчающие обстоятельства, каждый из них старался взять на себя львиную долю преступлений, в которых их обвиняли.

Он понял, что зарубежные критики нащупали слабое место в его процессах, где подсудимые так старательно следовали предназначенной роли, что даже переигрывали. Теперь он решил показать, что не все обвиняемые ведут себя точно автоматы. Выбор пал на Крестинского. Он уже на следствии в НКВД показал себя одним из наиболее уступчивых, а во-вторых, как бывший юрист он скорее мог уловить поощрительные намеки прокурора и отреагировать на них, включившись в игру в наиболее подходящий момент» [338] .

Мы не считаем эту версию достаточно убедительной.

Не вполне обычными были и показания Н. И. Бухарина, во всяком случае они дают пищу для размышлений. Из них видно, что судили врага Сталина и врага Советской власти. Однако вдумчивый исследователь найдет в показаниях Бухарина множество намеков, которые ставят под сомнение версию суда и следствия. Признавая свою принадлежность к контрреволюционному «правотроцкистскому блоку», Бухарин тут же говорил, что эта организация недостаточно сознавала свои цели и не ставила все точки над «i». Признавая свое руководство в «блоке», Бухарин тут же отмечал, что именно как руководитель он не мог знать, чем конкретно занимались участники «блока». Заявив, что «блок» стремился к реставрации капитализма в СССР и что «мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в изменников, в шпионов, террористов… мы превратились в повстанческий отряд» и т. п., Бухарин тут же решительно отвергал обвинения в конкретных преступлениях, таких, как убийство Кирова, Менжинского, Горького, Куйбышева. Столь же категорически он отрицал свою причастность к подготовке убийства Ленина в 1918 г., когда возглавлял фракцию «левых коммунистов».

Касаясь своей поездки за границу весной 1936 г., Бухарин сказал, что эта поездка якобы помогла ему установить связи с руководящими кругами меньшевиков. Там он узнал, однако, что и без его информации меньшевики были в курсе главных соглашений между бухаринцами, зиновьевцами и троцкистами и хорошо знали рютинскую платформу. Поэтому единственное, о чем Бухарин якобы договорился с меньшевиками, – это о той кампании, которую поднимет Интернационал в печати в случае провала «правого» центра.

Признав вначале, что все «они превратились в шпионов», Бухарин вдруг заявил, что о «шпионской работе блока совершенно ничего не знает». На протяжении всего процесса Бухарин продолжал утверждать, что никаким шпионажем не занимался и об актах шпионажа не знает. Подробно рассказав о своих «связях» с Троцким и подготовке государственного переворота, Бухарин, несомненно, сознательно допустил множество противоречий в этих показаниях и, кроме того, решительно отверг какую бы то ни было связь своего «блока» с белогвардейскими и фашистскими организациями и английской разведкой.