К суду истории. О Сталине и сталинизме

После признаний в самых немыслимых преступлениях Бухарин в своем последнем слове сказал: «Признания обвиняемых не обязательны, признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». Все эти оговорки вызывали нескрываемое раздражение у обвинения и судейской коллегии. На одном из заседаний Ульрих не выдержал и воскликнул: «Пока вы еще ходите вокруг да около, ничего не говорите о преступлениях!» Вышинский также с раздражением сказал Бухарину во время допроса: «Вы, очевидно, придерживаетесь определенной тактики и не хотите говорить правду, прикрываетесь потоком слов, крючкотворствуете, отступая в область политики, философии, теории и так далее. Это вам надо забыть раз и навсегда, ибо вы обвиняетесь в шпионаже и являетесь, очевидно по всем данным следствия, шпионом одной из разведок. Поэтому бросьте крючкотворствовать».

Журнал «Октябрь» писал в марте 1938 г. в передовой статье: «Бухарин… Вот он развязно подходит к микрофону, как бы готовясь прочитать очередной псевдонаучный доклад. Как умел маскироваться этот предатель! Блудил до революции. Забивал головы молодежи вредными анархистскими идейками. Австрия, Америка, Япония…

Как знать, что он там делал? Не были ли ему уже тогда знакомы явочные квартиры разведок и лисьи повадки охранника? И об этом его спрашивает прокурор.

Но предатель возмущается. Конечно, он, Бухарин, отвечает за все, за все “по совокупности” как лидер. Но он не может позволить, чтобы его подозревали в службе охранке.

– Если вам угодно задавать такие вопросы…

Но прокурору угодно их задавать… Проклятая смесь свиньи с лисицей. Взломщик сейфов, “медвежатник” в роли политического лидера.

…Леденящим холодом веет по залу, когда прокурор спрашивает подсудимого Бухарина: известно ли было руководителям “правотроцкистского блока” о готовящемся убийстве Кирова? И он, Бухарин, несмотря на все улики, несмотря на показания своего дружка Рыкова, невозмутимым профессорским тоном заявляет: “Это мне не было известно”.

Бухарин лжет, как лгал десятки лет. Он, видите ли, никогда не пачкал своих “академических” ручек в грязных делах своих соседей по скамье подсудимых. Он только, если хотите, идеолог. Убивали другие. Шпионили тоже другие. А он только “осмысливал”, анализировал кровавые деяния науськиваемых им людей. Он – “теоретик”» [339] .

На утреннем заседании суда 11 марта Вышинский произнес свою заключительную обвинительную речь. Заканчивая эту речь, он патетически воскликнул:

«Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом, покрытые вечным презрением честных людей, всего советского народа… А наш народ будет по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождем и учителем – великим Сталиным» [340] .

На вечернем заседании 11 марта слово взяли защитники И. Д. Брауде и Н. Коммодов, выступления которых не слишком отличались от речи государственного обвинителя. Затем обвиняемым предоставили возможность произнести свое последнее слово. Эта процедура заняла весь день 12 марта и не обошлась без инцидентов. А. П. Розенгольц, лишь недавно признавшийся в самых чудовищных преступлениях против СССР, неожиданно начал говорить о своих заслугах перед страной и революцией. «Я заслужил смертную казнь, – сказал Розенгольц, – но это не значит, что я не расстаюсь с болью с прекрасной советской землей. Мы имеем такой подъем в Советском Союзе, какого не имеется нигде в мире… Впервые мы имеем жизнь полнокровную, блещущую радостью и красками». После этих слов Розенгольц неожиданно для всего зала запел песню Дунаевского «Широка страна моя родная…». Большинство присутствующих в зале – и приглашенных, и чекистов – вскочили, не зная, как им себя вести. Розенгольц, не закончив песню, с рыданиями упал на свое место.

Г. Ягода произнес краткую речь. Он пытался все же отрицать, что принадлежал к руководству «блока» и был организатором убийства Кирова, хотя и признал другие свои преступления. Под конец он произнес громким, срывающимся голосом прямо в микрофон: «Товарищ Сталин, товарищи чекисты, если можете, пощадите».

Бухарин и в последнем слове продолжал свою тактику. Он заявил: «Я говорил и повторяю сейчас, что я был руководителем, а не стрелочником контрреволюционного дела. Из этого вытекает, как всякому понятно, что многих конкретных вещей я не мог знать, что их я действительно не знал, но это ответственности моей не снимает». Далее Бухарин говорил, что сам он никогда не занимал пораженческой позиции, что он не виновен в шпионаже и не давал директив о вредительстве. Бухарин также категорически отрицал свою причастность к убийству Кирова, Горького, Куйбышева, Менжинского. «Чудовищность моих преступлений безмерна, – сказал далее Бухарин, – особенно на новом этапе борьбы СССР. С этим сознанием я жду приговора. Дело не в личных переживаниях раскаявшегося врага, а в расцвете СССР, в его международном значении» [341] .

Бухарин не просил пощады.