К суду истории. О Сталине и сталинизме

Сегодня, когда Верховный суд СССР наконец реабилитировал практически всех обвиняемых на московских «открытых» процессах и объявил, что никаких «параллельных» или «правотроцкистских» центров не существовало, нет нужды продолжать доказывать, что эти процессы были фальсифицированы, и приводить еще и еще неувязки и противоречия, содержавшиеся в обвинительных материалах. Можно лишь выразить сожаление, что реабилитация состоялась только через 50 лет после гибели обвиняемых, хотя настойчивые требования пересмотреть грубые судебные фальсификации раздавались и в КПСС, и в международном коммунистическом движении начиная с 1956 г.

Однако возникает вопрос: какие методы использовали Ягода и Ежов при подготовке фальсифицированных процессов, как удалось им добиться от обвиняемых нужных Сталину показаний?

Высказывалось предположение, что на суде в качестве обвиняемых выступали хорошо загримированные и специально подготовленные агенты НКВД. Эти предположения решительно опровергают люди, присутствовавшие на процессе и хорошо знавшие многих обвиняемых, – Е. А. Гнедин, И. Г. Эренбург [343] и некоторые другие, с которыми я беседовал в 60-е гг.

Слушая показания тех обвиняемых, которых он хорошо знал, Эренбург думал, что говорят они так под воздействием каких-то медицинских препаратов – тогда уже были известны средства и способы превратить на время весьма решительного человека в послушную марионетку. Возможно также, что следователи применяли гипноз и внушение. В этой связи обращают внимание на исчезновение известного в середине 30-х гг. гипнотизера Арнольдо.

Некоторые западные авторы не без основания предполагают, что на заключенных воздействовали различными идеологическими и психологическими методами. Вот что пишет один из западных историков Ф. Фейто:

«…Делается ставка на добросовестность обвиняемых, на их незнание истинного лица сталинизма, в котором они видят одну из форм марксизма-ленинизма, действующего в современных исторических условиях, в условиях ожесточенной классовой борьбы. При помощи чудовищной системы доказательств, опираясь на эту веру и эту добросовестность, их убеждают, что, согласно точке зрения, которую они будто бы разделяют или же искренне думают, что разделяют “объективно” (то есть на нашем языке “бессознательно”), они стали преступниками, союзниками своих врагов, их невольным орудием. И как только их удается в этом убедить, они как бы попадают в систему зубчатых колес и соглашаются на все, что от них требуют, чтобы искупить свои преступления перед лицом истинных судей (то есть перед лицом потомства и своей собственной совести), чтобы оказать по крайней мере последнюю большую услугу партии, вожди которой расценили их деятельность как вредную и недостойную профессионального революционера. Победитель всегда и обязательно прав, и поэтому он предоставляет побежденным возможность спасти единство, сплоченность и честь партии, которые “в известной мере” по их вине (они сами в этом признались) оказались под угрозой. Поэтому те, кто в глазах членов партии и, может быть, всего народа находится в оппозиции к новой политике, должны выставить себя законченными подлецами, одержимыми людьми, не заслуживающими ни уважения, ни жалости, никогда не сделавшими и даже не пытавшимися сделать что-либо хорошее, честное, полезное для коммунистического движения» [344] .

Такую же версию проводит в своем вышедшем в 1940 г. романе «Слепящая тьма» Артур Кестлер. Герой романа Николай Залманович Рубашов, один из крупнейших руководителей ВКП(б) и Коминтерна, находится в тюрьме, и следователи Иванов и Глеткин должны психологически подготовить его к участию в показательном судебном процессе. Кестлер признавал, что прототипом Рубашова являлся главным образом Н. И. Бухарин, хотя у героя можно встретить черты и Радека, и Пятакова.

Герой романа Кестлера Н. Рубашов готов признать многие свои ошибки и даже объективный вред своей оппозиционной деятельности. Но следователь хочет большего. Он читает Рубашову записи из его собственного дневника:

«Упрощенная и бесконечно повторяемая мысль легче укладывается в народном сознании; то, что объявлено на сегодня правильным, должно сиять ослепительной белизной; то, что признано сегодня неправильным, должно быть тускло-черным, как сажа; сейчас народу нужен лубок».

И Рубашов понимает:

«Я понимаю, куда вы клоните. Вам хочется, чтобы я сыграл лубочного дьявола, – мне следует скрежетать зубами, выпучивать белесые глаза и плеваться серой, да не за страх, а за совесть. От Дантона и его соратников не требовали добровольного участия в подобном балагане.

Глеткин захлопнул папку и, выпрямившись в кресле, согнал назад складки гимнастерки под скрипучим ремнем.

– Добровольно выступив на открытом процессе, вы выполните последнее задание партии… Товарищ Рубашов, я надеюсь, вы понимаете, какое доверие оказывает вам партия?