К суду истории. О Сталине и сталинизме

«Ни силой, ни словом не выжечь во мне верность вождю и народу», – так писал из заключения своим родным Е. А. Гнедин, еще недавно работавший на ответственном посту в Наркомате иностранных дел. Эту же клятву верности вождю он повторял и после многодневных пыток и избиений, порой проводившихся в кабинете и в присутствии Берии. Гнедин остался жив после 17-летнего пребывания в тюрьмах, лагерях и ссылке. В конце 60-х – начале 70-х годов он написал обширные воспоминания. Анализируя свои настроения и взгляды в первые годы заключения, Гнедин писал: «Естественно и бесспорно, что идейный и невинный человек, патриот, брошенный в тюрьму, дал клятву верности России и народу. Но тлетворное влияние сталинского режима сказалось на том, что мыслящий человек, сам ставший жертвой произвола и знавший, что сталинскими подручными уничтожены тысячи невинных людей, все же мысленно давал заверения в политической лояльности сталинскому режиму, несправедливому и губительному для народа. Стараясь быть до конца точным и самокритичным, я должен заметить, что моя твердость в защите своей невиновности и мой решительный отказ дать какие-либо лживые показания, оклеветать кого-либо, это мое мужественное поведение во время «пристрастного» следствия еще не исключает того, что оказавшись временно на свободе, я все же добровольно, не по принуждению, оставался бы послушным слугой режима. От психологии преданного чиновника и догматика я постепенно освобождался по мере того, как моя мысль становилась свободнее в раздумьях и строгих размышлениях, которые составили содержание моей духовной жизни в тюрьмах и лагерях» [662] .

О крайней косности и догматизме среди жен ответственных работников свидетельствует сочиненная во время одного из женских этапов песня жен «врагов народа», в которой имелись и такие строки:

По суровым советским законам

Отвечая за наших мужей,

Потеряли мы честь и свободу,

Потеряли любимых детей.

Мы не плачем, хоть нам и неможется,

С верой твердой мы всюду пройдем,

И в любой край страны необъятной

Мы свой пламенный труд понесем.

Этот труд даст нам право на волю.

Снова примет страна нас, как мать.

И под знаменем Ленина-Сталина

Будем труд свой стране отдавать [663] .

«Мы забывали все обиды и подавали заявления послать нас на фронт, – писал в своих мемуарах В. И. Волгин. – Нам же с презрением и опаской в этом отказывали. Мы успокаивались тем, что и добыча золота – тоже фронт и, может быть, не меньший по экономической значимости, чем фронт на материке. Я был бригадиром и требовал перевыполнения норм. Обозленный Сережа Постышев нередко отсиживался, и однажды я его очень поругал. „Отец твой, – с горячностью говорил я ему, – брался народ учить, а сына своего воспитал дармоедом!“ Но напрасно я его ругал. Молодой человек только окончил Ейскую авиашколу, к тому времени отец его был арестован, и Сереже, как „ЧС“, т. е. как члену семьи, особой тройкой дали 15 лет лагерей. Он был слишком раздавлен и озлоблен за отца и за себя и в глубоком раздумье часами сидел без движения, а я это принимал как саботаж» [664] .

В. Волгин затронул здесь вопрос, который часто был предметом горячих споров между лагерниками. Одна из крайних точек зрения состояла в том, что труд в сталинских лагерях – это рабский труд, и лучший путь к ограничению принудительного труда и репрессий в СССР состоит в том, чтобы как можно хуже работать, саботировать трудовые задания, незаметно портить оборудование, даже портить рассаду в парниках, где выращивались овощи, идущие на питание заключенных. Такая точка зрения была, несомненно, ошибочной, ибо ее проведение в жизнь вело к усилению внутрилагерного террора, ухудшению питания и ужесточению режима в лагерях. Большинство заключенных не принимало этой крайней точки зрения, эти «зеки» не устраивали забастовок и демонстраций, не портили оборудования, но и не проявляли рвения в работе, уклоняясь от нее, когда это не грозило большими опасностями. Главная их цель состояла в том, чтобы выжить. Но были среди узников лагерей и такие, кто пытался уверить себя и других, что работа в лагерях является работой на социализм и потому ее надо выполнять как можно лучше. Не приходится удивляться, что именно такая позиция вызвала особую симпатию журнала «Октябрь», когда и этот журнал после XXII съезда КПСС должен был что-то писать о лагерях и репрессиях. В поэме В. Фирсова «От росинки до звезды», опубликованной в «Октябре», можно найти такие строки: