К суду истории. О Сталине и сталинизме

В воспоминаниях М. Д. Байтальского имеется весьма точное описание одного из таких честных догматиков-исполнителей. Автор говорит о своей первой жене Еве: «...Ева могла служить образцом работника среди масс. Она была не особенно образованной. Ну и что? Все необходимое для своей работы она знала в твердой, окончательной и непререкаемой форме. Она читала газеты и еще регулярнее – директивы. Все годы своей работы в центральных обмундировочных мастерских Ева была секретарем комсомольской ячейки... Выйдя из комсомольского возраста, стала деятельницей женотдела. Потом перешла на партийную работу, опять же секретарем. И так почти до самой своей смерти... Никогда в своей жизни Ева не была закосневшим на руководящей работе аппаратчиком. Напротив, она всегда оставалась энтузиасткой. Просто поразительно, до чего она мало менялась! Как начала с веры в революцию, так до конца свято веровала. Вне революции она себя не мыслила. Для нее революция совершенно сливалась с партией, и она себя не мыслила вне партии, которая в ее сердце всегда писалась с прописной буквы... Раз Партия санкционирует расстрел своих вчерашних руководителей как признавшихся шпионов и убийц, значит, они действительно шпионы и убийцы. Никаких других доказательств для Евы не требовалось, если имелись Решения Партии...

Была ли Ева доброй, любила ли людей? Вот вопрос, на который я затрудняюсь ответить простым "да". Жестокость ей претила, делать людям больно, чтобы насладиться видом их страданий, она по своей натуре не могла. Но ее доброта отступала перед другим чувством, неимоверно разросшимся в ее душе: перед долгом в том понимании, которое она усвоила с годами. Понятие добра и зла в сознании Евы строилось на твердом фундаменте политзанятий, почерпнутых в комсомольских кружках, в губпартшколе, а затем – в решениях партии. Верующий должен быть готов к тому, чтобы презреть не только свое, но и чужое страдание, когда того требует долг его веры... Еве с ее верой требовалась не ясность в собственных мыслях – она несомненно чувствовала, что такая ясность опасна для ее светлой, безмятежной веры, – Еве требовалась лишь ясность в указаниях, присылаемых свыше: делай то, не делай того. Догматы веры должны быть непререкаемы, поэтому нет более убедительного теоретического довода, чем резолюция, решение, постановление» [660] .

Эта же ограниченность и догматизм, несамостоятельность политического мышления многих руководителей сталинской эпохи хорошо показаны в романе А. Бека «Новое назначение» в образе А. Онисимова, крупного хозяйственника, наркома, старого большевика. Человек, субъективно преданный социализму, скрупулезно честный в работе и простой в быту, никогда не использовавший свой пост для личных выгод, Онисимов вместе с тем представлен писателем как консерватор, поклонник слепой дисциплины. Это ревностный служака, который думает лишь о том, как быстрее и лучше выполнить полученный им от «хозяина» приказ. Все, что лежит за пределами его кабинета, не интересует Онисимова. И хотя он личный враг Берии, вместе с тем он – один из столпов сталинского режима. «Впрочем, Онисимов, – говорится в романе, – тот, каким он был тогда, докладывая Сталину проблему восточносибирской металлургии, не знал даже и мыслей о парадоксах, о противоречиях эпохи. От вопросов, которые могли возмутить его, коммуниста, разум и совесть, он уходил, ускользал простейшим способом: не мое дело, меня это не касается, не мне судить. Любимый его брат погиб в тюрьме, в душе он оплакивал Ваню, но и тогда остался твердым в своем: не рассуждать! Для него не было пустыми словами выражение "солдат партии". Позже, когда вошло в обиход "солдат Сталина", он с гордостью и, несомненно, по праву считал себя таким солдатом» [661] .