К устью реки Обь

Заниматься ремонтом у мёртвого судна не хотелось. Поход и так у команды большой радости не вызывал – лучше уж жара и арабские пираты. А тут наглядное изображение будущего, которое вполне может случиться и с ними. Штурман Ричард Аттвуд замерил координаты: широта 69° 20' и долгота 33° 39'. Вышли из залива и тут же нашли другой, там решили бросить якорь и переждать бурю.

– Сколько нам идти до реки Кулой, Дик? – спросил Пирси.

– Дня два.

– На двух мачтах, думаю, дотянем. Там и ремонтом займёмся.

– Конечно дотянем, Стефан, – уверил шкипера штурман.

На следующий день к полудню тучи рассеялись, показалось солнце. Пинасса вышла из фьорда и взяла курс на юго-восток к реке Кулой, где намечался отдых и ремонт.

Через два дня пинасса бросила якорь в устье реки Кулой. Встали чуть в стороне от реки, занялись ремонтом.

По реке к морю спускались русские кочи с командой от двадцати до тридцати человек. Пинассой никто не интересовался. Привыкли, после судна Ричарда Ченслера, первооткрывателя этих мест. Сначала-то европейские корабли были в диковинку. Удивлялись: как вообще можно на них ходить по Студёному морю?

Вместо трёх дней простояли в бухте реки Кулой три недели. Восстановили мачту, починили шлюпку, тщательно обследовали пинассу и провели ремонт. Северные моря требуют к себе уважение и почтительное отношение.

За день перед отплытием кормчие двух кочей всё же заинтересовались пинассой и решили подойти ближе. Знаками они попросили подняться на борт. Разрешение было получено. И шкиперу, и, особенно, штурману очень хотелось из первых рук получить лоцию прохождения на Канин Нос и дальше к Обскому заливу.

Первым на палубу пинассы поднялся солидный мужчина сорока лет с окладистой ухоженной бородой, одетый в овчинный тулуп, подпоясанный красным кушаком, в кожаной шапке с меховой опушкой и кожаных сапогах. С собой в мешке он принёс большой каравай ржаного хлеба и пять штук кольцевидного, с утолщением на одном конце, пшеничного хлеба.

– Калач, – сказал он, указывая на пшеничный хлеб, – это калачи.

– Сolache, – повторил Пирси.

– Да, да, калачи.

– Сolaches.

И ещё в мешке оказались три огромные копчёные щуки.

– Оголодали небось, – сказал гость сочувственно и ударив себя в грудь, произнёс: – Гаврила.

«Это его так зовут», – понял Пирси.

– Стефан.

Второй помор, мужчина лет тридцати – тридцати пяти, одетый почти так же, как и первый, назвал себя Леонтием. Он ничего не принёс, возможно, что подарки были совместные. Леонтий заложил руки за спину и по-хозяйски стал осматривать пинассу, расспрашивая матросов с помощью жестов. Моряки понимали друг друга и без слов.

– Вы сами-то, кто такие? – спросил Гаврила.

– Englishmen, – ответил Пирси.

– А, – понял Гаврила, – англицкие немцы.

Гаврилу пригласили в кают-компанию, шкипер подарил ему стальное зеркало и маленький гребешок из слоновой кости.

– Премного благодарен, – сказал Гаврила, пряча подарки за кушак.

Ещё ему предложили выпить вина, которое помор выпил с удовольствием.

Началось общение с помощью жестов, языка друг друга собеседники не знали. Гаврила сообщил, что он с Холмогор, идёт на реку Печору бить моржей и ловить сёмгу. Весной они поднимаются вверх по Двине и по Пинеге, потом волок до реки Кулой и с неё они как с горки скатываются до самого моря. Этот путь считается короче и легче, чем морем.

Аттвуд принёс наброски карты до Канин Носа и попросил помора подробно указать курс до мыса. Гаврила охотно согласился. Это оказалось не так просто. Из жестов помора англичане поняли, что поливуха – это подводный камень, а корга – это каменистая мель. Но вот расстояния и направление. Что такое «стриг заката к полуношнику»? Англичане эти слова произнести не могли, не то что понять. Аттвуд принёс компас.

– Вот с этого и надо было начинать, – одобрил Гаврила.

С компасом дело пошло веселей. К вечеру поморы и англичане расстались довольные друг другом.

На берегу у костра Гаврилы собрались кормчие с других кочей.

– Рассказывай, Гаврила Иванович, кто такие?

– Англицкие немцы.

– Что тут ищут?

– Должно быть, чего не потеряли. Сказывали, что путь держат в Обскую губу. А зачем не ведаю. Нищеброды. Даже не угостили ничем. Плохо, наверное, в ихней стране, голодно, вот и маяться по свету. Вина налили и всё. А вот чего подарили.

Гаврила вытащил из кушака гребешок и зеркало.

– Вот! Зачем мне это? Выкинуть что ли?

– Выкинуть всегда успеешь. Дочерям отдай.

– У меня их трое. Передерутся. А зеркало я им купил, три штуки. Голландское, стеклянное, с той стороны серебром покрыто, и оклад серебряный. Вот в него видно, так видно. Дорогое. И жене пришлось покупать.

– Что ты хвастаешься, Гаврила Иванович, у всех такая беда. У жёнок-то глаза завидущие на такие вещи. Но зеркала дешевле, чем ране было.

– Дешевле, – согласился Гаврила.

– А кораблик у них знатный, – сообщил Леонтий, – и против ветра может ходить, и на вёслах, и разобрать его можно, если нужда такая возникнет.

– Это до первых льдов, Леонтий, до первых льдов. Затрёт его во льдах и раздавит как скорлупку.

Утром пинасса снялась с якоря и выходила из бухты в окружении поморских кочей.