К вам обращаюсь, дамы и господа

«Объединившиеся в союз с врагами религии и государства и поднявшие мятеж против правительства наши соотечественники-армяне должны быть депортированы вглубь страны и будут оставаться там на протяжении всей войны.

Настоящим приказываем всем армянам Трапезундского вилайета приготовиться к депортации в течение одной недели с 24 июня до 1 июля. Приказ распространяется на всех армян без единого исключения. От депортации временно освобождаются только те, кто по болезни или по старости не в состоянии ходить. Они будут отданы на попечение государственных больниц. С этого дня армянам воспрещается что-либо продавать, и им будет позволено брать с собой в дорогу только то, что они будут в состоянии нести. Средства передвижения обеспечиваться не будут.

Невзирая на неблагодарность своих подданных армян, правительство не откажет им в прежней отеческой заботе и охране, сохранит их дома и магазины в опечатанном виде до возвращения хозяев из временной высылки.

Мы вынуждены прибегнуть к этим крайним мерам не только в целях защиты отечества, но и для блага и безопасности введённых в заблуждение соотечественников-армян. Не подчинившиеся приказу правительства и пытающиеся оказать вооружённое сопротивление или скрыться будут нами найдены живыми или мёртвыми. Лица, укрывающие армян, обеспечивающие им пропитание, убежище и какую-либо помощь, будут казнены через повешение, будь то мусульмане или христиане».

Господин Оганян вытер со лба капельки пота. Он сильно побледнел.

— Я посвятил свою жизнь преподаванию турецкого языка, — сказал он изменившимся голосом. — А теперь я должен читать и переводить подобное?!

Люди стали обсуждать смысл этого приказа; я внимательно слушал.

— Немцы ссылали тысячи бельгийцев, но это уже не просто подражание немецким методам. Это проклятое правительство хочет уничтожить нашу нацию.

— Называть нас неблагодарными, когда именно армяне построили Турцию! Мы строили им дворцы, где живут их кровожадные султаны, мы строили им большие мечети, мы шили им одежду и обувь, лечили их больных и даже учили их детей читать и писать на родном языке. Мы строили, а они разрушали. А теперь Иттихат хочет решить наш вопрос, депортировав нас всех — и мужчин, и женщин и детей!

— Куда они нас сошлют?

— В аравийские пустыни. Туда сейчас ссылают эрзерумских армян. Нам придётся идти пешком до Мосула и Багдада.

— До Мосула добираться месяца четыре…

— Время сейчас военное, правительство обеспокоено ванскими событиями, поэтому и хочет переместить армянское население подальше от фронта. Думаю даже, что это совет германского верховного командования. Конечно, мы пострадаем, но ведь депортация лучше, чем резня.

— Надо бежать в горы и с боями пробиться к русским линиям.

Такое предложение привело меня в восторг. О, боже, как я буду воевать!

— Не говори глупостей. Это же настоящее самоубийство!

— Как нам воевать? Наберётся ли у нас хоть пятнадцать винтовок?

Они стали спорить, обсуждать «за» и «против». Дядя Левон подвёл итог и процедил сквозь зубы:

— Что бы ни случилось, случится с нами — мужчинами! — Он хотел сказать, что правительство намеревается убить мужчин, а женщин и детей — депортировать.

Это было всеобщим мнением.

Дядя Левон был заметной фигурой в деревне, друзья пытались уговорить его взять винтовку и присоединиться в горах к отряду крестьян-дезертиров, в котором был и его двоюродный брат Парнак. Но дядя Левон покачал головой:

— Я не могу оставить мать одну.

— Обо мне не беспокойся, — сказала бабушка. — Я уже свой век прожила. Беги, спасайся!

— Я останусь с тобой, что бы ни случилось.