К Вашим услугам, государь [СИ]

— Приношу свои глубочайшие извинения, — пробормотал он и, махнув Иоганну и солдатам, поспешил прочь.

Старик приказал водрузить сундук на его законное место и скосил глаза на кучера. Тот тихонько улыбнулся в густую черную бороду и тихо прошептал:

— Ну что я вам говорил? Ослы!

77

18 июня, от 6 до 8 часов вечера

Строфокамилла летала по дому, как на крыльях. Прислуга вздохнуть не успевала, как вновь и вновь получала совершенно срочные приказания. Ничто не могло укрыться от хозяйственного взора, все пришло в движение — выбивались сто лет не выбитые перины, перебиралось и перетрясалось замшелое добро в сундуках, с окон были содраны пропылившиеся и выцветшие гардины, сметена вековая паутина со стропил, отправлены в стирку скатерти с немодными тяжелыми кистями, в кухне так и гудело от чистки закопченных кастрюль и сковородок. Даже томимые нехорошими предчувствиями куры и гуси так и носились по двору, близко к сердцу приняв невиданный переполох.

Однако, к удивлению шута, привыкшего к капризам и вздорности своей госпожи, Строфокамилла никого не тиранила, расправой не грозила и вообще изменилась самым коренным образом. То ли ее преобразила любовь, то ли чудесное избавление от неминучей гибели, но теперь она напоминала не прокисшую ромовую бабу, а домовитую и жизнерадостную пышечку. Шут осторожно заехал с разговором о компенсации затрат на лекарство, и неожиданно легко получил более чем солидную сумму. Такую, что пожалуй отныне можно было деликатно послать Фихтенгольца ко всем демонам и отдаться сочинению Настоящего Органного Хорала, о чем он мечтал уже давно.

С этим решением он и удалился в «Лису и курицу» — привыкать к новым обстоятельствам следовало постепенно и щадяще, и пенный эль местного производства мог этому немало поспособствовать… В трактире царила тишь да благодать, посетителей было немного. Шут примостился в уголке и принялся цедить напиток, загрызая его симпатичным ребрышком. В тумане своего глубокого удовлетворения жизнью и элем он не сразу обратил внимание на расстроенную и заплаканную Матильду, но старые навыки соглядатая все же сработали: добрая женщина явно была в больших грустях.

Подозвав и усадив ее за кружечку эля, он без труда доведался, что причиной неизбывной печали пышнотелой богини очагов и духовок был исчезнувший бесследно рыцарь Ательстан. «У него столько могущественных врагов, — шептала она, сморкаясь. — Я так волнуюсь. У нас зародилось такое большое и светлое чувство, и он не мог бы покинуть меня просто так. Ах, я вне себя от беспокойства и тоски…» Шут (отрекомендовавшийся менестрелем) все сочувственно выслушал, повздыхал над жестокостью судьбы, а затем прямо-таки вдохнул жизнь в поблекшие было ланиты трепещущей Матильды, заявив, что догадывается, где можно отыскать Ательстана Великолепного. Воспылавшая надеждой Матильда пообещала ему вечный кредит в виде жареных каплунов и бочонков эля и теплый уголок на кухне пожизненно, и тронутый такой силой любви шут, пошатываясь от сытости, незаметно удалился в направлении лагеря комедиантов.

Найдя там бородатую женщину и пошептавшись с нею, он вернулся в трактир и передал Матильде некое устное сообщение, от которого ее глаза вспыхнули невиданным светом извечной женской надежды на счастье.

Дом Глорио постепенно посветлел от вымытых окон и свежих розовых кисейных занавесок, о существовании которых Глорио доселе и не подозревал, ограничиваясь тяжелыми бархатными шторами цвета раздраженного тарантула. С кухни потянуло яблочным штруделем и жареной утятиной, а когда вечером усталый граф вернулся домой, изнуренный беседой с Уильямом и всеми происшествиями дня, и бухнулся в кресло у камина, ему были поданы козьего пуха домашние тапки, халат и огромная кружка горячего пунша. Взбудораженный разговорами о далеком прошлом, он поначалу и не заметил благотворных перемен, произошедших с домом. Но вместе с пуншем по его закореневшему в одиночестве организму разлилось непонятное тепло, халат мягко обнял талию, тапки довершили впечатление…

И граф, воскресший для жизни и любви, отправился искать Строфокамиллу.

78

18 июня, 7 часов вечера

Император уже выехал из пределов своей державы и стоял лагерем в предгорьях, когда его поезд догнали всадник одвуконь и легкая карета, запряженная парой. В монаршую палатку вошли двое, усталые, запыленные, закутанные в дорожные плащи. Один был неприлично задиристо молод, второму было за тридцать. На пальце у него блестел перстень, увидев который, стража императора безмолвно расступилась.

— Ваше Величество, — начал тот, что постарше, — у меня для вас очень плохие новости. Сегодня утром на Гончарной улице найдено тело генерала вашей свиты графа Фридемана Зуухеля фон Цубербилера. Граф был убит кинжалом в сердце. Убийца скрылся, труп нашли прохожие. На теле убитого найден свиток, который он несомненно вез вам.

Арнульф впился глазами в поданный ему пергамент.

— Где Гюнтер?