К вопросу о миражах

Венецианов первый из художников изобразил русскую природу. До этого художники не удостаивали своим вниманием свою Родину, предпочитая писать разные заграничные красивости.

— Да, прекрасная картина, — сказал Кудрин, — аж дух захватывает, и написана великолепно, так и хочется вместе с ней пройтись босиком по земле.

— Это великое произведение художника, — задумчиво произнес Костя, — а по поводу эскизов Венецианова могу сказать, что до нас дошли единицы, большая часть пропала или была уничтожена самим художником. Эскиз такой картины представляет большую художественную ценность и не поддается оценке. Я знаю из зарубежных источников, что один или два эскиза Венецианова лет тридцать тому назад выставлялись на аукционах, но за сколько они были проданы, информации нет. Видимо, суммы были внушительные, коль нигде о цене не писали. Несколько его эскизов, кстати, находятся в областной картинной галерее города Калинина. Было бы очень хорошо, чтобы ты нашел этот шедевр, и место его, конечно, или у нас, или в Калининской галерее…

Впервые Женя увидел своего приятеля в качестве профессионального искусствоведа, и образ Кости-ловеласа, сформировавшийся у него, рухнул напрочь. Кудрин проникся уважением к этому парню, и даже чрезмерное увлечение Кости женским полом уже не представлялось ему чем-то отвратительным.

Поблагодарив Костю за содержательную беседу, Женя отправился на работу.

Почти весь оставшийся рабочий день он вместе с курсантом штудировал картотеку по наколкам среди арестованных, и, как оказалось, таких татуировок было огромное количество. От досады Женя не находил себе места; он выходил на улицу, затем снова углублялся в бумаги, потом вновь выходил и снова штудировал их. В конце дня, когда они пришли в кабинет, взмокшие от пота и усталые, зазвонил телефон. Кудрин с остервенением схватил трубку и услышал спокойный голос начальника отдела.

— Женя, зайди ко мне, срочно надо поговорить, — сказал Стуков.

Кудрин с понурым видом побрел к начальнику, ведь докладывать было нечего, и ему от этого стало очень грустно.

— Ну вот мы и дождались, — сказал Стуков, — только что мне позвонил Гейценбоген и сказал, что директор художественного салона, который находится на Сокольнической улице, ему сообщил, что тому приносили для оценки эскиз Венецианова к картине «На пашне. Весна». Он уверен, что это именно то, что мы ищем. Больше Зяма ничего не сказал, да и не надо, теперь мы сами дальнейший алгоритм действий должны выработать.

— А почему тот директор салона сообщил именно Гейценбо-нену, а не кому-то другому? — спросил Женя.

— Так я же тебе уже говорил, — ответил полковник, — что без участия Зямы в этих вопросах ничего не делается в Москве, он для них огромный авторитет как непосредственно в художественном аспекте, так и в уголовном. Пока ты бегал по картотекам, я пообщался с коллегами из БХСС и много чего интересного узнал про художества Гейценбогена.

— Кстати, — пробормотал Женя, — в картотеках я чуть не свихнулся от такого количества интересующих нас татуировок.

— Ну я так и предполагал, — ответил Стуков, — а теперь слушай: первое — соединись прямо сейчас с коллегами из Сокольнического РОВД, сделайте установку на того директора салона, и мигом к нему домой, на работу идти нельзя, можно засветиться; второе — очень аккуратно ему надо объяснить, что от этого зависит и его судьба. Хорошо, если бы у местных работников БХСС на него какой-нибудь материальчик имелся. Третье — поговорите с ним по душам, попробуйте его «расколоть», а вдруг он знает того человека, который принес эскиз. Ведь не пошел же тот человек в большие художественные салоны, например, на Арбат или на Плющиху, а пришел именно на Сокольническую улицу. Значит, он знал, куда идти и к кому обратиться, но, возможно, это лишь мои предположения. И четвертое — смотри не засвети Гейценбогена, а то ему до утра не дожить, он нам еще пригодится. Обо всем докладывай мне лично, я в кабинете буду допоздна и жду твоих звонков.

Уже через час Женя входил в здание Сокольнического РОВД. Пока он ехал, местные оперативные работники выяснили адрес местожительства директора салона. Познакомившись с коллегами, Кудрин в общих чертах ввел их в курс дела; он узнал, что зовут директора салона Норкин Соломон Борисович, известный в криминальном мире как «Купец», и оперативного материала на него достаточно, чтобы отправить в места не столь отдаленные; не получалось пока только одного — поймать с поличным. Да и судимость имелась, он отбывал наказание за кражу личного имущества. Местные оперативные работники хорошо знали его трусливый характер, и если он что-то почувствовал для себя опасное — сдаст всех с потрохами.

С одним из местных оперативных работников Иваном Марковым они пошли к дому, где живет Норкин.

Дверь открыла женщина в розовом халате и была удивлена приходом сотрудников милиции. Они представились, и она пригласила их зайти в комнату. На диване сидел среднего возраста человек с большой лысиной на голове, он привстал и, увидев Маркова, удивленно развел руками.