К вопросу о природе мышления

Анализу его идей в области диалектики и теории познания посвящена третья глава. В лице Шеллинга философское исследование проблемы мышления делает новый крутой поворот. Примыкая в плане фундаментальных понятий к кантовско-фихтевской [14] традиции, Шеллинг с самого начала обладал гораздо более широким кругозором. В круг его внимания — в отличие от Фихте — сразу же попадают естествознание и искусство, к которым Фихте был достаточно безразличен. Шеллинг мечтает поставить на службу прогрессу обе эти силы — силу природы, которая в глазах Фихте выглядела в лучшем случае как пассивный противник «деятельности», и силу эстетического воображения, мощь интеллекта людей типа Шиллера и Гете. Отсюда его общий взгляд на задачи и цели «трансцендентальной философии». Вначале он намеревается просто «применить» достижения Канта и Фихте к анализу естествознания, «дедуцировать» из трансцендентальных принципов всю систему естественнонаучных знаний и при этом, разумеется, критически реформировать ее.

Как и Фихте, Шеллинг считает состояние антиномического разлада в духовной культуре состоянием переходным, временным, и стремится создать такую «теорию познания», которая обеспечила бы переход к консолидации всех прогрессивных сил вокруг одной «системы». Как Кант и Фихте, Шеллинг считает, что выход заключается не в попытках соорудить логически-непротиворечивую систему, а в «практическом осуществлении» той системы, которая представляется человеческому духу наиболее достойной его, наиболее согласной с требованиями его природы. Свою собственную роль в «критицизме» он усматривает в том, чтобы провести «принцип деятельности», принцип «самости» и «свободы самоопределения» духа во все области культуры. Эта «система» никогда не будет закончена, завершена, она всегда будет «открытой системой». Деятельность — это и есть то «безусловное и абсолютное», то «всеобщее», та «субстанция», в которой, как в [15] экстенсивно-бесконечном пространстве, будут вечно возникать все новые и новые различия, дифференции и, наоборот, сливаться ранее установленные различения.

Закончившаяся, «окаменевшая» в своих продуктах «деятельность» уже не есть деятельность, а есть застывший слепок с нее. В постоянной борьбе деятельного «Я» с результатами своей собственной прошлой активности и осуществляется история культуры. Шеллинг повсюду обнаруживает эту напряженную диалектику «Я» и «не-Я», «субъекта и объекта», «критицизма и догматизма». Схемой живой деятельности и становится у него диалектика, но диалектика, не обретающая строго-логической формы.

На «логику» Шеллинг, несмотря на всю его отвагу, не бросает даже косого критического взгляда. Естествознанию — в качестве инструмента умственной работы — он оставляет ту самую «общую логику», которую освятил авторитет Канта, считая, однако, что эта логика должна быть дополнена силой фантазии, силой поэтизирующего воображения, соединенного с чувством красоты. Надо соединить традиционную «логику» с развитой «интуицией»; последняя в изображении Шеллинга диалектична, но, будучи реализована в «логических» формах, утрачивает свою диалектичность. В итоге и получилось так, что Шеллинг компенсировал деревянный схематизм «логики» абсолютно свободной от логических предписаний силой фантазии. Отсюда его высокомерное отношение к силе «понятия», неспособного выразить ту диалектику, в ритме которой творит и природа, и художественный «гений». Понятно отсюда, что философия Шеллинга увенчивается не Логикой, а философией искусства. [16]

Однако — поскольку доля истины в этой позиции заключалась, и диалектика была все-таки признана подлинным, хотя логически и невыразимым законом творческой деятельности (как природы, так и человека), — взгляды Шеллинга оказали плодотворное воздействие на логику естественнонаучного мышления. Достаточно сказать, что открытия Ампера и Фарадея были прямо и непосредственно вдохновлены шеллинговскими идеями…

В общем и целом Шеллинг задал классический образец тому занятию, которое называется нынче исследованием «философских проблем современного естествознания», — занятию, которое, несомненно, может приносить пользу при условии философской малограмотности самих естественников, и становится ненужным и даже вредным, как только естественники получают себе на вооружение настоящую диалектическую Логику.

Таким образом, Шеллинг, по существу, утвердил диалектику в статусе подлинной теории научного познания (научного творчества), но при этом оборвав ее связи с логикой. Логику же его позиция возвращала к тому состоянию, в котором эта наука существовала до всех попыток Канта и Фихте ее реформировать.

После Шеллинга проблема могла стоять уже только как проблема соединения диалектики — как подлинной «схемы» творческой деятельности (и в области естествознания, и в области социальных наук) — с Логикой, как системой «правил мышления вообще». В каком отношении стоят «правила логики» к действительным схемам (= законам) развивающегося мышления? В этом пункте эстафету «дела логики» принял от Шеллинга молодой Гегель. [17]