К востоку от Эдема

Олив не унаследовала отцовское остроумие, но чувством юмора обладала, да к тому же в сочетании с непреклонной волей матери, и вполне преуспела, вколачивая знания в головы изо всех сил упирающихся учеников.

К учебе относились с предубеждением, и если ребенок умел читать и считать, полагали, что этого достаточно. Чрезмерное увлечение науками делает человека неудовлетворенным жизнью и взбалмошным. Примеров тому множество. Бывало, выучится парень, бросит родную ферму, подастся в город и так возгордится, что считает себя умнее родного отца. Вполне хватит арифметики, чтобы умел мерить землю и строительный лес да вести учет. Письму тоже надо учиться, чтобы заказывать товары и писать родственникам. Еще нужно знать грамоту и читать газеты, альманахи и сельские журналы. Музыкальные занятия можно ограничить псалмами и патриотическими песнопениями. Этих знаний вполне достаточно для жизни, не сбивая парня с толку заумными бреднями. Образование нужно только докторам, адвокатам да учителям, составляющим особую касту, не имеющую ничего общего с простыми людьми. Встречаются, конечно, чудаки, наподобие Сэмюэла Гамильтона, который пользуется симпатией и уважением соседей. Правда, трудно сказать, как бы относились люди к семье Гамильтон, не умей ее глава бурить колодцы, подковывать лошадей и работать на молотилке.

Олив все-таки вышла замуж за своего нареченного и уехала в Пасо-Роблес, потом перебралась в Кинг-Сити и наконец оказалась в Салинасе. Олив обладала удивительным чутьем, сродни кошачьему, и в поступках тоже руководствовалась скорее чувствами, чем рассудком. В наследство от матери ей достались упрямый подбородок и пуговичный носик, а от отца – изумительные ясные глаза. Из всего семейства Гамильтонов, разумеется, за исключением Лайзы, Олив отличало наиболее ограниченное мышление. Ее религиозные взгляды представляли собой причудливую смесь, объединившую фей и эльфов из ирландских легенд и ветхозаветного Иегову, которого в более зрелом возрасте она путала с отцом. Рай виделся Олив уютным родным ранчо, где обитают умершие родственники. Она решительно вычеркивала из окружающей действительности все события и явления, способные вызвать огорчение, попросту отказываясь верить в их существование, и если кто-нибудь осмеливался ее переубеждать, не на шутку сердилась. Говорили, однажды Олив горько рыдала, потому что не могла пойти одновременно на две танцевальные вечеринки, назначенные на субботний вечер. Одна состоялась в Гринфилде, а вторая – в Сан-Лукасе, который находился в двадцати милях. Чтобы попасть на обе и вернуться домой, нужно было проскакать верхом шестьдесят миль. Отрицать такой очевидный факт не представлялось возможным, и девушка от досады проплакала весь вечер и никуда не поехала.

С возрастом Олив изобрела для борьбы со всеми невзгодами метод массированной пулеметной атаки. В шестнадцатилетнем возрасте я, ее единственный сын, заболел пневмонией и плевритом, а в то время такие болезни неизбежно сводили людей в могилу. Я угасал на глазах, уже ощущая на веках прикосновение ангельских крыльев, и тут матушка открыла по болезни массированный пулеметный огонь. Ее метод сработал. О моем выздоровлении молился священник англиканской церкви, по возможности привлекая к этой процедуре и меня, а мать-настоятельница и монахини из ближайшего монастыря дважды в день брали меня на руки и возносили к небесам, прося Господа облегчить мои страдания. Дальний родственник, последователь христианского учения, также упоминал меня в обращенных к Всевышнему молитвах. Мать призвала на помощь все известные заклинания, ворожбу и настои из трав, а кроме того, наняла двух опытных сиделок и пригласила лучших в городе докторов. В результате метод себя оправдал, и я выздоровел. Олив была любящей и строгой матерью и приучила меня и трех сестер к работе по дому. Мы мыли посуду, стирали одежду и учились хорошим манерам. В гневе она могла испепелить провинившееся чадо одним взглядом, словно снимала скорлупу с каленого миндального ореха.

Когда я оправился от болезни, пришлось заново учиться ходить. Я пролежал в постели более двух месяцев, и за это время мышцы ослабли, а по мере выздоровления на меня напала лень. Наконец меня подняли, и я ощутил адскую боль во всем теле, особенно сильно болел бок, проколотый для откачивания гноя из плевральной полости. Снова упав на кровать, я жалобно заскулил: «Не могу встать! Не могу!»

И тогда Олив будто загипнотизировала меня горящими гневом глазами.

– А ну поднимайся! – скомандовала она. – Отец работал день и ночь и влез из-за тебя в долги. Немедленно встать!

И я поднялся с постели.