К востоку от полночи

— Какие будут просьбы, петиции, реляции, вопросы, апелляции, доносы, рекламации?

Оленев опустился в кресло, обитое бархатом.

— Намастэ! Кафи дын хо гаэ, манэ тумхе нахи деха хаи! (Привет! Давно я тебя не видел) — сказал он на хинди.

— Иах тумхари галаты хаэ! Калхёхи то. (Ты ошибаешься. Только вчера).

— Киси бхи халат мэ маи! Якин нахи кар сакта? (Ни за что не поверю! Разве не сегодня?).

— А где граница между вчера и сегодня? — наивно вопросил Ванюшка.

— А где граница между равнодушием и равновесием? — раздражённо сказал Оленев, — Что—то сломалось во мне. Мне остро чего—то не хватает!

— Подарить тебе вилку? Или нож?

— Перестань… Зачем ты лишил меня любви?

— Сам просил. Но если ты попытаешься влюбиться сам, ты нарушишь Договор. Это чревато!

— Чем?

— Чревом, червями, червоточиной, чёрт знает чем, — понёс Ванюшка каким—то граммофонным голосом, — Как в картах. Есть час пик, час треф, час бубей, час червей..

Играй, блефуй! Проиграешь — вот мой меч, изволь на плаху лечь. Выиграешь — чур пополам. Идёт? Хха—ха—ха!

— Ты заманил меня в западню. Ты сам запретил рисковать!

— Не передёргивай карты! Ты сам хотел. Однако, заговорились мы. Э—эх, времечком по темечку! — заверещал вдруг Ванюшка голосом Бабы—Яги из детских фильмов и запустил в Юру скипетром и державой.

— 39 —

Оленев пригнулся с поворотом и мог видеть, как весомые символы власти невесомо пронеслись над головой и улетели сквозь стену.

Когда он повернулся назад, ни трона, ни Ванюшки на нём не было, как перестал существовать и сам тронный зал, а стоял Юра на пороге собственной кухни.

Кухонный стол врастал доброй своей половиной в стену вместе со всей утварью, и получалось так, что чашки, тарелки и прочая посуда были перерезаны под разными углами кафельной стенкой. За столом сидела Марина, дочерна загоревшая, совершенно туземного вида — в пончо и… набедренной повязке. Она торопливо хлебала холодный борщ прямо из кастрюли.

У Марины были затравленные, голодные глаза; она покосилась на появившегося мужа и придвинула кастрюлю ближе к себе.

— Ешь, ешь, — тихо сказал Юра, — Сейчас второе разогрею. Как самочувствие?

— Чтоб я ещё раз выходила замуж за вождя камайюра! — гортанно воскликнула она, — Ты не думай — я тебе не изменяла! Я — самая верная жена на свете, ты меня знаешь. Но это же полная дичь: у него четыре жены, все живут в разных деревнях, а он раз в неделю навещает каждую по одной, причём, со всей свитой, и уверен, что это и есть нормальная семейная жизнь! Но я не дождалась его приезда и смоталась. Чуть с голода не подохла.

— Как ты там оказалась?

— Дурацкий вопрос, — раздражённо пожала плечами верная жена, — Как обычно. Вышла из дома. Села с Иркой в автобус. И приехала. Но знаешь, милый, — с обычной непоследовательностью Марина перешла на мурлыкающий тон, — До чего это было замечательно! Никаких идиотских тряпок, один набедренный пояс из листьев кароа, а у меня же идеальная фигура! Эти туземки — такие уродки. А тут появляюсь я! Что там началось!

Она затолкала в рот разогретый бифштекс, и дальнейшее произносилось невнятно, но весьма эмоционально.

–.. а пончо — уже на обратном пути… Один креол подарил… такой мачо!! …драка из—за меня в пульперии… Табуреткой по башке — хрясь! Навахи блестят, кольты палят — ужас тихий!

Вот это жизнь, сплошной вестерн. А то торчу в этой конторе… На Леночку преподобную смотреть уже тошно… Да, я привезла тебе подарок, милый. Я о тебе ни на минуту не забывала.

Насытившись, Марина извлекла из—под стола мохнатую сумку и вынула из неё маленькие рожки неизвестного животного. Игриво приложила к темени мужа, оценивающе оглядела и одобрительно кивнула.

— Ну ладно. Пойду, посплю часок. Ты позвони мне на работу, скажи, что ушла на больничный. Ты же мне устроишь, милый? — она чмокнула его в лысину и вышла.

— 40 —

А Юру не покидало ощущение непонятной потери.

— Что—то не так, — бормотал он, блуждая по лабиринту коридоров, отражаясь в кривых зеркалах, оставляя талые следы на паркетах, — Годы жизни потрачены впустую. Отец, жена, дочь — всё, как у людей. Никаких отклонений, потрясений, разочарований, бед, погромов и землетрясений. Где она, МОЯ потеря? Не его, а именно моя? Что не даёт МНЕ покоя?

Остановился у подоконника, рывком распахнул рамы… и сразу увидел ЕЁ, одну ЕЁ, только ЕЁ!

Она шла по другой стороне улицы, освещённая закатным солнцем, юная, красивая, задумчиво склонив голову — как мимолётный кадр из сентиментального фильма.

Оленев зажмурился. Шумела, гудела, пела многоголосым хором широкая улица. По мостовой, как по заводскому конвейеру, потоком текли автомобили. Тротуары пестрели разноцветными и разноликими прохожими, Открывались двери магазинов, выплёскивая людские ручьи в реки.

Она шла сквозь мир, как подвижный оазис тишины и долгожданного счастья, затаённого ожидания и светлой печали. Оазис любви в пустыне людного мира.

Оленев полной грудью вдыхал воздух Планеты, смотрел за женщиной, следил её прихотливый путь среди людей, стараясь запомнить неповторимую походку, лицо, глаза, губы.

— Это ОНА, — сказал он сам себе, — Да, это ОНА!