К востоку от полночи

И в ту же секунду окно стало затягиваться полупрозрачной зеркальной плёнкой. Она

Быстро нарастала с краёв рамы, суживаясь, как диафрагма объектива в центре окна.

Сквозь неё Юра видел ту же улицу, только безмолвную, и своё лицо, наложенное как диапозитив на уличный пейзаж. Его полупрозрачное отражение на миг соприкоснулось с силуэтом незнакомки, и диафрагма полностью закрылась.

Оленев прикрыл за собой входную дверь, спустился на лифте и вышел на станцию метро, которого ещё не было в городе, проехал две остановки, вышел в многолюдной толпе,

встал на ступеньки эскалатора и, глядя поверх голов, увидел ночное небо и далёкую звезду, мерцавшую в одиночестве.

Он ехал в автобусе полусонный. Машину занесло на повороте, Юра потерял равновесие и ухватился за рукав соседа.

— Ну ты, рукав оторвёшь, — недружелюбно отреагировал тот.

Оленев обернулся, чтобы извиниться, но тут заметил ЕЁ. Ту самую, чей силуэт слился с его отражением в окне. Она стояла далеко впереди, за людской стеной, готовая покинуть автобус на следующей остановке. Оленев

— 41 —

рванулся вперёд.

— Куда прёшь, не видишь — люди?

— Извините, мне нужно выходить.

— Ну и выходи в заднюю.

— Там жена, она не знает, где выходить!

— Поразводили жён, в автобусе не проехать.

Юра упорно продвигался вперёд, то и дело теряя женщину из вида, но когда добрался до передней площадки, успел увидеть лишь мелькнувший за окном такой знакомый и невероятно далёкий профиль. Автобус уже набирал скорость.

— Откройте, мне надо выйти. Остановите!

— Раньше надо было готовиться, шляпа!

Обгоняя Юру, к больнице спешили знакомые врачи, медсёстры, здоровались на ходу, и он машинально кивал в ответ. Сильная мужская ладонь хлопнула по плечу. Вася Чумаков.

— Ты чего кислый, как простокваша? С женой, что ли, поругался?

— По—твоему, других причин не бывает?

— Ещё бы. Любая семья — маленький дурдом. Кто кого передурит.

— А твоя? Как дедушка?

— Ушёл вчера в экспедицию. За камнями. Это ты накаркал? Нет, ты представляешь — всё нормально было, я ему вдобавок к микроскопу станочек сварганил — камни резать и шлифовать, он так рьяно за дело взялся…

Оленев хотел было сказать, что его постоялец больше не вернётся, но другие мысли занимали сейчас Юрину голову.

«Рано или поздно я найду её. Но что скажу ей? О своей любви? Примет меня за идиота или нахала и будет права. Как это невероятно трудно — подойти и сказать незнакомому человеку и сказать, что хочешь быть рядом с ним всю жизнь! Люди забыли не только о том, что на свете есть любовь, они даже перестали обращать внимание на пол того, с кем сталкивает жизнь — в очереди, в автобусе, просто на улице».

–.. твой чокнутый совсем сбрендил, — наконец услыхал он голос извне, — Вчера звонили из больницы — говорят, ворвался в моё отделение и стал искать добровольцев для введения ребионита. Обнаглел вконец, Пастер несчастный. Ну, попадётся он мне сейчас!

— Не заводись. Грачёв ведь не о славе думает. О больных. Другое дело, что не все средства хороши для достижения цели, так а в какое положение его поставили?

— Ну и не такими средствами тоже.

— Я тебе, пацан, ноги в следующий раз повыдергаю и так заставлю на первый этаж бегать!

— 42 —

Нашёл мальчика, алкаш грёбаный! — на пороге ординаторской стоял небритый дежурный врач средних лет и грозил кому—то внутри кабинета.

— Что за шум, а драки нет? — Юра попытался разрядить обстановку банальной фразой.

— Да вон, задрыга ваш, — хирург зло кивнул в сторону Веселова, внимательно изучавшего строение оконной рамы, — Вздумал шуточки со мной шутить. Поживи с моё, потом шутить будешь, и то не со мной!

Дежурный дёрнул головой и удалился. Только сейчас Оленев обратил внимание на то, что хирург был босиком.

— Чего это он? — спросил выходящую из кабинета медсестру Наташу.

— Да Веселов ему под утро втихую тапочки загипсовал, а потом из приёмного покоя позвонил, что «скорая» тяжёлую черепную привезла. Ну, Пётр Иванович спросонья хватился бежать — чуть ключицу об стол не сломал.

— Достукаешься. Устроят тебе тёмную когда—нибудь, — Юра подошёл к окну.

— Чем темнее, тем интимнее, — отозвался Володька без особого веселья, — Но учтите — в темноте я могу в чай мочегонного влить в лошадиной дозе, да ещё перед самой конференцией. Во, попляшете.

Выглядел Веселов озабоченным и растерянным и хохмочки отпускал как будто автоматически, без свойственной ему бесшабашности.

— Опять с похмелья? Смотри, выгонят.

— Ещё чего?! Я по утрам — ни—ни. Только кефир. Если подвезут.

— Где шеф? Пора уж и планёрку начинать.

Веселов как—то непривычно замер, почесал заросший за суточное дежурство подбородок и ответил, перебавляя беззаботности в голосе:

— Отсыпается в лаборатории. Ночью шарашился по всем отделениям. Теперь до обеда не поднимешь.

В кабинет зашла Мария Николаевна.

— Здравствуйте. Матвея Степановича нет? Что ж, проведём планёрку без него. День операционный, мешкать некогда.