К западу от заката

Кончилась композиция, началась следующая. «Почему я страдаю? Почему мне есть дело?» Фитч занял место Недда, и тот галантно вернулся к Скотти. Из-за нечетного числа один из них всегда оставался без пары, а Скотт терпеть не мог быть лишним. Но как у пригласившего остальных, выбора у него не было. Сидя со стаканом колы в одиночестве, он вглядывался в даль поверх Голлливуда и темнеющего города, через который бежали ряды уличных фонарей, будто взлетные полосы громадного аэропорта, а за ними чернело море. Где-то там стояли на якоре «Рекс» и прошлое Скотта. Ночь постепенно уходила на запад, забирая с собой звезды; ей на пятки наступало завтра. В больнице была полночь, Зельда спала – хоть какое-то облегчение. Скотт снова представил страдающего бессонницей продюсера, который садится на ночной рейс, летит с востока над бескрайней пустыней и, преодолев последние коварные зубцы горной короны, видит перед собой Калифорнию. Под ним веселый и беспокойный, как на вывеске кинотеатра, карнавал огней в Глендейле, и где-то внизу ждет та, в чьих силах его спасти. После аэропортного одиночества – вот она, жизнь! В эти несколько свободных часов над землей он разбирал чужие сценарии, препарировал наивные мечты и гордился тем, как ловко играл грезами спящей внизу страны.

Оркестр объявил перерыв, и танцоры вернулись к столу.

– Ведете записи? – улыбнулась Шейла, садясь рядом.

– Как всегда, – сказала Скотти. – Не болтайте при нем лишнего!

– Если не запишу, забуду. Проклятье, потерял мысль!

– Мне жаль, – сказала Шейла.

– На днях вы рассказывали мне об отшельнике с голливудских холмов.

– Он выстроил себе лачугу за одной из исполинских букв. Говорят, раньше работал осветителем у Гриффита.

– И сошел с ума, – предположила Скотти.

– Не знаю. Не исключено.

– Он там круглый год живет? – спросил Скотт.

– Не такой уж он и отшельник. Его все знают. Можем пойти посмотреть на него, если хотите.

– Не надо, – сказал Скотт. В действительности идея была не такой уж заманчивой, а сцена, в которой к бродяге приходит продюсер, показалась убогой и слишком символичной. Он писал не житие.

Ужин тянулся медленно, после каждой смены блюд следовал танец. Скотти и ее друзья заказали кофе и десерт, растянув вечер еще на двадцать минут и пять долларов. Скотт без особой причины был в плохом настроении, а когда его благодарили за ужин, он почему-то с сожалением подумал о деньгах, которые сегодня истратил на ресторан.

– Вечер был просто волшебный, – ободрила его Шейла, и возражать было невежливо. Скотт уже забыл, каково быть семейным человеком.

Юноши собирались поехать на трамвае, но Скотт предложил подбросить их в Марина-дель-Рей на машине.

– Спасибо, пап, – сказала сидевшая сзади Скотти, когда они вышли.

– Не за что, Пирожок.

– И вам спасибо, Шейла.

– Нет нужды благодарить меня, дорогая.

– Я сказала папе, что вы слишком красивая. Теперь мне кажется, что вы слишком хорошая.

– Восприму это как комплимент.

– Так и есть, – сказал Скотт, хотя, зная дочь, мог бы добавить ложку дегтя для честности.

У «Беверли-Хиллз» все еще стоял «Штуц», только теперь он казался не приветственным знаком, а аляповатым украшением. Скотт извинился перед Шейлой и пошел проводить дочь через пески и джунгли отеля. Завтра Хелен возьмет ее с собой на студию, где Скотти ждал сюрприз – встреча с ее кумиром Фредом Астером[67]. Скотт специально устроил это, чтобы поразить ее, показав хоть остатки былой славы. Почему ему было так важно покрасоваться именно перед Скотти, если она как никто знала обо всех его неудачах? Или он из кожи лез, именно чтобы оправдаться в ее глазах? Если так, то сегодня не получилось.

Он постучал в дверь.

– Тебе понравилось? – спросил он Скотти.

– Да, спасибо.

– Кажется, твои приятели славные ребята.

– Так и есть.

– Ты очень понравилась Шейле.

– Она мне тоже, – ответила Скотти уклончиво, поскольку Хелен уже открыла дверь.

Чарли тоже был дома. Выглядел он отлично – раньше много пил, но недавно прошел курс лечения и приветствовал вошедших с радостью новообращенного. Чарли вернулся к работе на «Юниверсал» и теперь переделывал в сценарий свою последнюю пьесу. Для Скотта это было все равно что медленно травить собственного ребенка. Перед приходом Фицджеральдов они с Хелен читали. Книги ждали на подлокотниках одинаковых кресел, стоявших по бокам от похожего на собор радиоприемника «Филко», из которого негромко доносился Брамс. Если Скотту не с кем было оставить дочь, не было выбора достойнее этой четы. И все же их отвоеванное счастье только больше оттеняло его собственное положение, и хотя Скотт должен был увидеть дочь уже на следующий день, да и встречаться с ней по утрам весь месяц, ему казалось, что он бросает ее и всегда бросал одну во всем мире. Он думал об этом всю дорогу через джунгли, бассейн и коридор и к Шейле вернулся в подавленном расположении духа.

– Спасибо. Вы были так милы с ними.

– Это было нетрудно. Скотти такая сознательная девушка!

– Может, когда хочет.

– Признаться, мне стало немного не по себе, когда она делала заказ.