Среди сплетен о том, кого взяли на новые роли, и официальных новостей студии был и слух о Дике Пауэлле и Джун Эллисон[76], замеченных за уединенным столиком в ресторане «Виктор Гюго». Скотт убеждал себя, что у него нет ни права, ни причин ревновать. Колонка давала надежду, что Шейла просто работала.
Увы. Когда Скотт позвонил на следующий день, Шейла извинилась. Она проводила время с Донегаллом.
Скотт стоял у каминной полки, понуро, как наказанный ребенок. Что ж, этого и следовало ожидать.
– Я разорвала помолвку.
Что бы Скотт сейчас ни сказал, во всем был бы подтекст, так что он ограничился вежливым сожалением.
– У меня кошки на душе скребли. Он хороший человек. А что хуже всего, у него, кажется, ко мне чувства.
– Что ты ему сказала?
– Сказала, что не выйду за него, потому что полюбила тебя.
Повисло молчание, будто линия разъединилась.
Шейла сдавленно вздохнула, тихонько всхлипнула и разразилась рыданиями.
– Я причинила ему боль, Скотт! Боль, и все потому, что ты не выносишь одиночества. Я не хотела тебя любить. Все перепробовала, чтобы не замечать тебя, а ты не унимался, крутился рядом, посылал цветы. Зачем тебе это?
Отчаяние Шейлы одновременно напугало его и поразило больше, чем собственные чувства к ней. Скотт и не подозревал, что она так подавлена. Ее беспомощность окрылила и ошарашила его. Конечно, он виноват – он ведь первый начал ухаживания. Как будто неся за нее ответственность, Скотт пообещал себе, что будет достоин этой жертвы.
– Ты правильно поступила. Так или иначе, ему нужно было узнать.
– Не нужно.
– Тогда хорошо, что теперь знает. Это благородный поступок.
– Нет, не благородный. Он мне доверял, а я его обманула. И мы не благородные люди, а лжецы! Что мы делаем? Ты ведь только хотел меня. А теперь даже не хочешь. Предпочитаешь пить и гоняться за бывшей подружкой, которая тебя бросила.
– Нет, ты нужна мне. И ни за кем я не гоняюсь. – Скотт мог бы добавить, что именно Шейла его избегала, однако решил не подливать масла в огонь. Сказал, что любит ее и постарается не пить. Наговорил всякого, разве что не обещал жениться. Но даже уверив в том, что она поступила правильно, сам Скотт боялся, что уже не будет любить ее, как прежде. Особенно после встречи с Джиневрой.
Когда Шейла спросила про их обед, Скотт ответил коротко и уклончиво, так что большого доверия не внушил.
– И ты ее больше не любишь?
– Да я ее двадцать лет не видел.
– А я не об этом спросила.
– Нет, – сказал он. – Не люблю. Я ее уже даже не знаю.
– А с нами тоже так будет?
Несмотря на прямоту вопроса, ответить на него было нельзя.
– Что бы ни случилось, – произнес Скотт, – я точно знаю, что с тобой я счастливее. И мне не нравится, что мы уже неделю не виделись.
– Мне тоже. У меня даже аппетит пропал.
– Заметно по «Виктору Гюго».
– Туда мы и пошли. О, Скотт, это было ужасно. Он-то думал, что у нас будет романтический ужин. До последнего не могла решиться.
То, что Шейла нашла в себе силы рассказать о произошедшем, было хорошим знаком. Дав ей излить душу, Скотт спросил, не нужно ли ему приехать.
– Нет, я хочу поспать. Завтра ранняя встреча за городом.
Он предложил еще раз, чтобы показать искренность, однако Шейла решила твердо. Они лучше поужинают завтра в каком-нибудь уютном месте, не в Голливуде. Похоже, она снова овладела собой; вернулась уверенная в себе, практичная Шейла, которой он восхищался. Попрощавшись и снова оставшись в одиночестве в темноте, Скотт устыдился того, что себе напридумывал. Вне всякого сомнения, он ее любит. Как прошлое неразрывно было связано с Зельдой, так будущее явственно связано с Шейлой.
А потому Скотт сам себе удивился, когда через несколько дней, вечером, после пары бокалов джина у бассейна позвонил Джиневре.
Потом несколько недель они созванивались просто так, о чем Шейла не догадывалась. И хотя они каждый раз обещали друг другу больше не теряться, Джиневра уехала в Чикаго уладить последние формальности с разводом, и больше Скотт о ней ничего не слышал. Он даже был не слишком поражен, когда в ноябре получил по почте приглашение на свадьбу Джиневры в доме ее родителей в Лейк-Форест. Прошлое такое приглашение Скотт до сих пор хранил в пачке ее писем. Как и то горькое напоминание, новое, уже не такое показное, он выбросить не смог, а положил в коробку из-под шляпы матери под авторские договоры, обналиченные чеки, письма от Зельды и Скотти. Тайное место, откуда он его еще как-нибудь достанет, чтобы отвлечься от работы, перечитает выпуклые позолоченные надписи и вспомнит, что почувствовал, когда Джиневра впервые его поцеловала в полумраке лодочного сарайчика, взяла в руки его лицо, чуть отодвинулась и посмотрела на него ясными глазами. И как, словно наивные дети, кем тогда они и были, с величайшей серьезностью и искренностью в сердце клялись любить друг друга вечно.
Лили