К западу от заката

Обеду в тишине оба предпочли разговор. Чем она занималась? Помимо забот о семье Джиневра помогала в приходе и Молодежной женской христианской организации. Входила в совет попечителей школы, где учился Бадди. Играла в гольф, плавала, ездила верхом. Путешествовала. Когда-то и сам Скотт мечтал о такой устроенной, спокойной жизни, но планы всегда рушились, так что Скотту казалось, что он просто для этого не создан.

Сейчас он разделывался с камбалой, Джиневра сидела напротив, за окном бурлил удивительный мир, однако Скотт думал о Зельде и о том, что она делала в эту минуту. В середине дня у пациентов, как у детей, тихий час. Наверное, она читает или пишет ему письмо. Скотт представил жену в плетеном кресле в общей комнате в косых лучах солнца, пробивающегося через венецианские шторы.

– Знаешь, мы все очень гордимся тобой, – сказала Джиневра. – Не скажу, что я была удивлена. У тебя всегда были задатки писателя. Помню, как ты смешил меня в письмах. Потому ты мне и нравился.

– Надеюсь, не только поэтому.

– Ты был страшно красив и знал об этом.

– Не лучшее из возможных качеств.

– Я и сама была не лучше. Даже хуже.

– Нет, просто красивее.

– Я так волновалась, когда посылала тебе телеграмму! Забавно, да? Понятия не имела, захочешь ли ты меня видеть.

– А почему нет?

– Я была эгоистичной и жестокой.

– Ты была молода, – сказал Скотт. Ему не нужно было от нее ни объяснений, ни извинений, чтобы простить; все равно они бы не помогли. Достаточно было признания не вины, а просто его существования для нее. Странно, но после того, как долго он терзался из-за Джиневры, Скотту не хотелось, чтобы она об этом жалела.

– Как рыба? – спросил он.

– Очень вкусно. А тебе как?

– Бесподобно. Правильно мы ее выбрали.

– Трудно ошибиться, когда океан так близко.

Согласившись на встречу, Скотт боялся, что им не о чем будет говорить. И все же они коснулись прошлого, о котором раньше не говорили, и это пробудило воспоминания. Джиневра не забыла их дни и вечера на озере. И улыбнулась, упомянув лодочный сарайчик.

– Противная я была, да?

– Ты была прекрасна, – сказал Скотт.

Следующая встреча Джиневры была назначена на час, так что десерт они пропустили, и Скотт проводил ее в бар. Она заказала второй бокал вина, а он взял порцию виски «Том Коллинс», чтобы выпить за встречу. Скотт успел забыть, какие чарующие, пронзительные у нее глаза темно-синего цвета. Виски и перемена настроения его разгорячили.

– Дурак твой муж.

– Не начинай, ты о нем ничего не знаешь.

– А мне и не надо. Разве может кто-то не боготворить тебя?

– Ты хотел сказать, как кто-то меня смог так долго выносить?

– Не так уж ты плоха.

– Значит, ты забыл.

– Ничего я не забыл! О чем, по-твоему, я всю жизнь пишу?

– Не хотела об этом говорить. Но я узнавала себя в некоторых твоих героинях.

– И какая из этих стерв ты?

Джиневра чуть улыбнулась, услышав это слово.

– Все, – ответила она.

– А вот и нет, – сказал Скотт. – Только неотразимые.

– Я, видимо, должна быть польщена.

– О да.

Скотт хотел спросить, какие из его книг она читала и что о них думала, но не смог, предоставил Джиневре расспрашивать его о писательской жизни, о Нью-Йорке и Ривьере. Интересно, жалела ли она о том, что никогда не выбиралась из Чикаго, и как бы сложилась жизнь, если бы они с Зельдой осели в Сент-Поле после рождения Скотти?

Подруги Джиневры пришли слишком скоро. Три почтенные замужние дамы в модных шляпках с вуалью в сеточку, которая Джиневре придавала бы загадочный флер невесты, а этих женщин делала похожими на деревенских пасечниц. Джиневра представила им Скотта как старого друга. И они окинули его оценивающим взглядом, приняв за нового воздыхателя.

– Простите, девочки, – сказала Джиневра, – но он занят!

Дамы засмеялись. Скотт и Джиневра расстались так же, как встретились – улыбаясь и обмениваясь любезностями.

– Была очень рада тебя увидеть! Следующую встречу не будем откладывать на двадцать лет.

Целуя Джиневру в щеку, Скотт слегка сжал ее руку, и они разошлись.

«Какая женщина!» – восхищенно подумал Скотт, оставшись один. Растерянный, погруженный в мысли, он решил еще немного посидеть в баре. Раньше он надеялся, что встреча избавит его от призраков прошлого, и вот она была перед ним, из плоти и крови. Скотт хотел заказать еще выпить, но подумал о Шейле. Хоть она и делала вид, что ей дела нет до Джиневры, она непременно спросит, как прошел обед, и тогда он должен быть трезв. Скотт нехотя, с ненавистью раба, поплелся обратно на студию и провел остаток дня, колдуя над сценой, которую искромсал Парамор, а когда рабочий день был окончен, почувствовал, что заслужил похвалу.

Весь вечер он ждал звонка Шейлы. Часы над плитой отсчитывали время. В четверть двенадцатого Скотт позвонил сам, подождал немного на случай, если она только вошла в дом, потом аккуратно опустил трубку на рычаг и погасил свет.

Он снова позвонил утром, и она снова не ответила; впрочем, ничего необычного в этом не было. На студии, прежде чем подняться в здание, Скотт остановился у газетного киоска пробежать глазами колонку Шейлы.