К западу от заката

Эта мысль тлела в нем угольком, пока машины ехали вдоль побережья по одноэтажным городкам и рабочим окраинам. Вот и Лос-Анджелес. К тому времени, как они добрались до бульвара Сансет и стали взбираться по извилистой дороге к дому Шейлы, Скотт окончательно уверился, что эта поездка сблизила их так, как не под силу никаким ужинам и танцам. И потому был ошарашен, когда, войдя за Шейлой в дом, увидел опухшие от слез глаза.

– Что случилось? – спросил он озадаченно: мужчин это всегда сбивает с толку.

– Я так больше не могу.

Конечно, Скотт сразу подумал о Зельде. Он уже собрался умолять ее дать ему время, войти в положение, но Шейла отвернулась и стала рыться в сумочке.

– Что бы там ни было…

Он не успел закончить, потому что она наставила на него паспорт, как пистолет.

– Ты хотел посмотреть – смотри!

– Это не важно.

– Важно, – сказала она, настойчиво протягивая книжицу. Скотт отвел ее руку, однако в Шейле появилась зловещая настойчивость. Он взял ее, только чтобы та не полетела на пол. Черная обложка с позолоченным британским гербом – грозным львом и единорогом.

– Что бы там ни было, это не имеет значения.

– Открой.

– Шейла…

– Пожалуйста, Скотт, – прервала она его. – Просто открой. Обсудим потом, если еще захочешь со мной говорить.

– Если захочу говорить?

– Я пойму, если не захочешь.

– Абсурд какой-то!

– Увидишь, что нет.

Тут его озарило – до смешного просто! Донегалл. Они тайно поженились.

Шейла села за стол в гостиной спиной к нему, будто оставляя наедине с самим собой. Скотт сел на диван, где обычно читал, и открыл обложку.

На фотографии она была моложе, волосы тусклее и прямее. Жесткий взгляд, ни тени улыбки, как у заключенной.

Под фотографией имя – да нет, ошибка какая-то. Очередное разгильдяйство бюрократов, способное бросить тень на целую семью еврейской фамилией. Вместо «Шейлы Грэм» значилось «Лили Шейл».

Скотт вопросительно посмотрел на нее:

– Это что?

– Мое имя.

Робинзон в Малибу

Как и все в Голливуде, Шейла выдавала себя не за ту, кем была. Она взяла псевдоним Шейла Грэм в шестнадцать, когда дебютировала на лондонских подмостках. Играла не в серьезных театрах, а танцевала в варьете, пела в мюзиклах и оперетках, а когда пробовалась на роль в настоящей пьесе, ей сказали, что с таким произношением можно играть только горничных и проституток.

К разочарованию Скотта, семья Шейлов была не из богатых. Лили росла в рабочем районе, младшая из шести детей. Отец действительно умер, когда она была совсем маленькой. Мать, переехавшая из Киева, была неграмотной прачкой. Она заболела, когда Лили было шесть, и отослала дочь в еврейский приют, где ее в первый же месяц побрили наголо, а однажды отлупили расческой, когда девочка украла с кухни заплесневелое печенье. Там Лили жила до четырнадцати лет – возраста, с которого можно было начать зарабатывать деньги для семьи.

Они тогда обитали в бедном еврейском квартале Степни-Грин в переулке за пивоварней. Не было ни Алисии, ни тети Мэри, ни отчима. Сводные братья на самом деле были родными, но выжил из всех только один. Генри дезертировал из армии, спал на диване и мучился по ночам кошмарами. Лили жила в одной комнате с матерью, страдавшей раком желудка на ранней стадии, который потом ее и убил. И дочь чувствовала вину за то, что скучала по приютской общей спальне.

Ее действительно представили ко двору, фотография была настоящей, но позже, после «превращения». До театра Лили успела поработать белошвейкой, официанткой, сборщицей на фабрике адресовальных машин, горничной в приморском отеле в курортном Брайтоне и, наконец, продавщицей в галантерейном магазине, где ею заинтересовалась одна танцовщица, которая, получив причитающийся процент, представила Лили человеку, впоследствии ставшему ее агентом. Чтобы подняться от танцовщицы до актрисы, она стала брать уроки правильной речи, как делают девушки, желающие наняться в гувернантки.

И это сработало. Шейла стала получать роли второго плана и привлекать к себе все больше внимания, правда, часто нежелательного. Помощники режиссеров разглядели в ней перспективу. Теперь она знала, как правильно себя вести.

Успех пришел, когда она сыграла в фарсе «Превратности судьбы» наивную молоденькую учительницу музыки, приглашенную в богатый дом, где, опьяненная силой искусства, обольстила ученика. Роль была не совсем пристойной, приходилось даже показывать легкий стриптиз под венгерскую рапсодию Листа № 3. Каждый вечер, выходя на поклон, Шейла удивлялась, что ей и свистели, и несли букеты.