Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра

Дарр Дубраули заметил проблеск странного огня в траве: огонек методично полз вперед, словно обладал собственной волей, по шнуру, который размотал доктор Гергесгеймер. В суматохе Дарр на миг удивился тому, как пламя шипит и вспыхивает, точно огромные спички выложили в ряд одну за другой. Очарованная дочь Улитки прыгала вдоль шнура, не обращая внимания на все остальное, на вопли Ворон, на рев доктора. Она подскакивала к огню, подлетала, подпрыгивала снова и снова. Это был идеальный огонь.

Доктор уже не пытался добраться до него; он заблудился среди деревьев, шарахался от хлопанья крыльев, отмахивался от Ворон, которые уже по большей части перестали его мучить, а только сидели над ним на ветках и осыпали ругательствами. Ветер принес туда удушливый дым горящей травы; доктор споткнулся о корень и упал лицом вниз, попытался встать, прикрывая израненную голову. Дарр испытал к нему почти жалость, совсем непохожую на Жалость, потому что чувствовать ее было приятно.

Огонь добрался до заряда в яме.

Взрыв, наверное, было слышно за милю, но Дарр Дубраули его не услышал, не увидел и даже не почувствовал; просто на один бесконечный миг — так он говорит, по крайней мере, — оказался в воздухе рядом с доктором Гергесгеймером: только они двое, неподвижные в тишине, на миг, отделявший их души от совершенно различного посмертия. Больше ничего.

Так Дарр Дубраули отомстил. Его противник был уничтожен, чего Дарр и добивался и что с уверенностью считал благом для Ворон. Но и многих Ворон разорвало на куски, и части их тел, наверное, смешались с останками доктора: наверняка погибла дочь Улитки и еще несколько друзей и родичей Дарра; точно он не мог узнать, потому что умер, умер, как и они. Это не было предусмотрено планом. Как и во многих историях о свершившемся возмездии, месть Дарра Дубраули погубила и самого мстителя.

Динамит, который доктор Гергесгеймер уложил в ямку под Буками у русла пересохшего ручья, тоже послужил мести, и месть доктора тоже обратилась против него. Он мгновенно убил Ворону, которую так давно ненавидел, и уничтожил разом с ней еще много других Ворон — и себя самого. В ходе той затяжной войны некоторые фермеры использовали динамит, чтобы погубить разом сотню, тысячу Ворон всего несколькими шашками из ящика «Dupont Red Cross»[104], разложенными в подходящих местах. Даже Вороны, которые научились избегать всех прочих ловушек, всех хитроумных устройств, призванных сократить воронье поголовье, ничего не могли сделать. Одна беда: когда динамит делал свое дело, а изломанные ветки и птичьи тела сжигали, в следующем сезоне опять появлялись Вороны, а потом их становилось еще больше, пока поголовье не восстанавливалось. Моя «Фермерская энциклопедия» рассказывает об одном фермере, который динамитом убил двадцать птиц из огромной стаи, и, когда его спросили, отбило ли это у Ворон охоту летать на его поля, он ответил: «У этих-то двадцатерых — наверняка!»

Часть четвертая. Дарр Дубраули в руинах Имра

Глава первая

За годы, которые Дарр Дубраули прожил среди городских Ворон, не помня своей истории, великое построение времени, пространства, мысли и действия, которое он называет Имром (где то, во что верят Люди, — правда, где они живут внутри собственных измышлений), начало все быстрее разрушаться: словно только мысль и поддерживала его, и эта мысль слабела. Веками Люди — некоторые Люди — приобретали бо́льшую и бо́льшую уверенность в том, что они могут сотворить все, сделать все, изменить все; и могли. Смогли даже — и останавливаться уже поздно — изменить землю, и моря, и времена года: смогли изменить Время. Люди это знали; и знали, что это их вина, даже если принадлежали к тем, кто ничего не мог с этим поделать.

Не знаю, понял ли вообще Дарр Дубраули, как работает город. Жил ли там, когда центр все еще питали и поддерживали окраины и дальние земли, продукты которых он скупал и продавал; видел ли баржи на коричневой реке, сотни железнодорожных путей, уходивших во всех направлениях, работающие день и ночь заводы и Людей, которые входили и выходили из них в ритме приливов и отливов. Даже если он и жил там в те дни — вскоре после своей смерти, за десятки лет до моего рождения, — не знаю, хватило ли ему сил воспринять все это.

Разумеется, когда он снова обрел себя, уже городского жителя, он жил там довольно долго. Далеко не сразу он понял, что очутился не так уж далеко от того места, где умер в последний раз, где его разорвал на куски динамит доктора Гергесгеймера. Скорее, город перебрался ближе к нему, к тому месту, где он жил, захватывая поля и фермы, леса и деревни до того самого холма, на котором стоял дом Анны Кун: словно город, как широкая река, разделяющая его, затапливал земли, выходил из берегов, разливался по равнине кирпичом и огромными горами мусора.