Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра

Соседние Вороны с тревогой смотрели на застывшего неподвижно Дарра Дубраули, не понимая, что это значит, и тот, заметив это, поклонился саркастически вежливо. Больной самец, от которого остальные тоже держались на расстоянии, с трудом взобрался на край коробки и уселся на младенце. Его клюв резко пробил глаз: легкая добыча, ее можно съесть первой. Самка, которая прежде болтала с Дарром, кивнула на еду, потом на него:

— Давай. Угощайся.

— Нет, — сказал Дарр Дубраули. — Не буду, спасибо.

— Все-таки не голодный, — сказала она и рассмеялась. Острый ясный глаз, немного жестокий. Она узнала в нем чужака.

Больной самец погрузил клюв в глазницу, пытаясь добраться до мозга.

Дарр Дубраули отпрыгнул и взлетел над ними, повернул на взлете, чтобы не столкнуться с голодными птицами, которые уже летели к добыче. Поднялся над горой.

Так давно он не видел мертвецов; а как давно — такого маленького детеныша? Дарр Дубраули знал, что в последние века Люди стали прятать своих мертвых, скрывать их, укладывать в крепкие ящики, даже и не смотреть на них, а вместе с ящиками закапывать в землю. Когда-то было иначе: в памяти вставали многие, кого просто оставили голыми на земле; мертвые младенцы брошены или лежат со своей непохороненной родней, со своими матерями. То было во время Великого Мора; то были больные, убитые. А еще прежде было время — и древность его открылась внутри Дарра, — когда мертвых, молодых и старых, заботливо укладывали на землю, а потом стерегли их несколько дней и ночей, прежде чем положить в землю или в огонь с песнями и плачем; или поднимали в ярких одеяниях на плетеные постели в кроне деревьев и на высокие скальные выступы, чтобы Вороны расклевали плоть и выпустили душу. Хорошее было пиршество.

Если в Имре, каким он теперь стал, они все это оставили, забыли, больше не стремились прятать своих мертвецов, похоже, Имр подошел к концу, каким бы бескрайним он ни казался. Но Ка стало велико, больше, чем когда бы то ни было; владения стай и семейные наделы времен юности Дарра Дубраули сплавились воедино и пропали; не стало границ, и где угодно найдется своя группа Ворон.

Имр стал велик, но тонок. Они теперь выбрасывают своих детенышей. Сами стали призраками, которых прежде боялись.

Хотя, может, все и не так. Дарр Дубраули поднялся выше над горой; Люди и Вороны, мусорщики и охотники, дым и машины менялись в его глазах, когда внизу смыкались складки горы отбросов. Наверняка не так. Просто он слишком много видел. Его душа потемнела.

Так или иначе, он не хотел больше этого видеть. Стал таким, какой была в конце жизни Лисята: хватит, хватит с него Имра, хватит болезней и Изобилия.

Внизу, под крылом, тянулись долгой вереницей людские строения: дороги и столбы с проводами, каменные поля, где стадами стояли машины, освещенные здания, где даже на рассвете кто-то чем-то занимался. Недалеко круче любой горы возносился к небу центр города. Вороны жили на его улицах и деревьях, пируя на его богатствах, бок о бок с Людьми. Под ним тоже были Вороны, черные на фоне утра, — на проводах, крышах, на земле.

Дарр взмахнул крыльями и повернул на помрак. Он вдруг понял — и ему показалось, что эта мысль зрела в нем давным-давно, — куда можно полететь: в землю, что лежит далеко-далеко, должна там лежать; в землю, где зимы долгие и белые, где царствуют Во́роны. Снова найти применение своим умениям там, где они еще полезны. Он не знал, можно ли добраться до такой земли и найдется ли она в Ка, — то есть можно ли там найти Ворон.

Место, где и он сумеет наконец умереть навсегда. Или хотя бы сумеет забыть.

Путь предстоит долгий, разумеется, — опасный и одинокий. В одиночестве он оставался часто и долго, здесь и там, в Ка и в Имре, но правда в том, что «Ворон бывает много, Ворон бывает мало, но где Ворона одна, вовсе нет Ворон». Найдет ли он утешение в пути?

Вороны редко летают далеко, не останавливаясь передохнуть в дороге, но очень скоро Дарр Дубраули почувствовал странную слабость — и опустился на длинную голую ветку умирающего Дуба. День уже был в самом разгаре. Он снова подумал о том тусклопером самце, которого видел на теле людского ребенка: больной, наверное, и умирает. Дарр привел в порядок свое оперенье — один раз, два, трижды, — моргнул и вдруг понял с некоторым удовлетворением, что и сам плохо себя чувствует.

Я могу прикинуть, сколько миль Дарру Дубраули пришлось пролететь, чтобы добраться до моего дома и двора, но не скажу, сколько дней или недель у него на это ушло. Не знаю, летел ли он прямо (в поговорке «прямо, как Ворона летает» правды не больше, чем в тысячах других) или петлял, забирая на подень и помрак, в поисках того, что не мог ни называть, ни вообразить, пока болезнь пыталась его убить, но не могла. Когда он добрался сюда, Дарр уже не был прежней Вороной, но и другой тоже не стал. Каков бы ни был его путь, куда бы он ни собирался прилететь, он оказался совсем недалеко от берегов того озера, возле которого обрела наконец смерть Лисята.

Я пью виски с утра. Боль усиливается.