Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра

Озеро не так уж далеко от моего дома. За въездом в национальный парк находятся обычные для таких мест автостоянка, туалет, ларек с картами — но все это заброшено, парковка потрескалась и заросла травой, пластиковое покрытие карт так пожелтело и помутнело, что на них уже ничего не разобрать. Это не важно; когда я окажусь там, пойму, куда попал и куда приведут тропы (еще различимые). Самая извилистая и крутая — к вершине гряды глинистых холмов, которые нависают над берегом озера. Это ледниковые друмлины — нагромождения камней, вывернутые уходившим ледником, который и сотворил котловину озера. За тысячи лет ветер нанес лёсса, так что возникли высокие обрывы и уступы, и тот же ветер придал им удивительные формы: одни похожи на шпили собора, другие на развалины замков или буддийские ступы, которые теперь слежались в неподвластный эрозии гранит. С другой, покатой стороны холмы покрывает лес, но с наветренной и озерной утесы отвесные, как стены, и почти голые. Тропа, по которой я поведу нас, заканчивается на наветренной стороне и довольно высоко. Отличный вид. Раньше там стояла оградка, но теперь ее нет.

Не так давно — то ли зимой, то ли прошлой осенью — Дарр Дубраули попытался убедить меня, что лучше бы в эту экспедицию не ходить. Какими бы ни были его мотивы, трудно описать, как это меня тронуло. Мы сидели в кухне, ужинали вареными яйцами и собачьими консервами (для него; Дарр Дубраули обожает сухой корм, и он недорогой).

— Это место. То место после смерти, куда ты думаешь попасть, — сказал он. — Послушай. Его не существует.

— Существует, — возразил я. — Уж ты-то, из всех живых существ, должен это знать.

— Ничего я не знаю, — буркнул он.

— Ты ведь относил их туда, — сказал я. — Многих и многих. Ты сам так сказал.

— Это они так говорили.

— Просто отведи нас к вратам, — сказал я. — Только об этом я прошу. Как отвел Певца.

Он вскинул голову, повернул клюв на помрак, вниз, на подень, — пытался подобрать слова.

— Это очень далеко.

— Да, возможно.

— Так далеко, что не важно, как далеко. Слишком далеко. Особенно для того, кто не умеет летать.

— Это очень далеко, — сказал я, — но туда легко попасть. Верно? Говорят, между мигом, когда я уже не здесь, и мгновением, когда я уже там, проходит меньше суток.

— Трудно в такое поверить, — заметил он. — Не находишь?

— Я справлюсь, если ты будешь со мной.

Он стоял и смотрел на меня сперва одним глазом, затем другим, и легко было понять, что он думает: «Ты-то там не был, а я был».

— Ладно, — сказал он, — я полечу с тобой докуда смогу. Но потом отправлюсь в другое место.

— Только об этом я и прошу.

— Там не место Воронам, — сказал он.

— Да, у вас свое место. Ты мне рассказывал, как летал туда, говорил, что это трудно, но возможно.

Он опять посмотрел на меня сперва одним глазом, затем другим.

— История о вишнях, — сказал я.

— Ах да, — кивнул Дарр Дубраули. — Эта.

И тут мне впервые пришло в голову, что Дарр Дубраули мог прожить жизни, которых сейчас не помнит, — слишком короткие, слишком скучные или просто потерянные в веках и не доступные ему ни рассказом, ни воспоминанием. Я думал об этом. И теперь пытаюсь понять: а те истории, которые он мне рассказывает, те жизни, которые помнит, — не выбирает ли он их для меня одного? Те, которые мне больше всего нужно услышать? Воронам он может рассказывать другие, интересные им. Эти же истории — мои. И вот последняя из них.

Глава вторая

Это случилось, когда Дарр Дубраули был одним из тысяч Ворон, что зимовали на деревьях речных островов. Они давно уже перестали мигрировать на юг; богатства в городе не заканчивались, а теперь весна приходила раньше, лето длилось дольше, чем прежде, да и зимы стали теплее. Молодые Вороны прилетали из фермерских угодий и окрестных земель, чтобы приобщиться к бесконечному изобилию, вили гнезда в парках и в заброшенных заводских цехах. Эти молодые птицы — быстрые, бесшабашные, самоуверенные — говорили по-новому, их речь звучала для Дарра Дубраули непривычно и менялась с каждым поколением. «Полная Кукуруза», — говорили они о чем-то необходимом и обычном; «в силке» — о неразрешимом затруднении, хотя никто из них никогда не видел Ворону, которая отчаянно бьется в охотничьем силке. «Ружье есть?!» — кричали наглые самцы друг другу, и это значило: «Тебе нечем меня напугать, не прогонишь меня».

Со временем они оставили старый центр города, где раньше пировали, переулки, где богатства просто вываливали по ночам в переполненные контейнеры. Великая гора возвышалась рядом, и на ней можно было найти почти все потребное. Улицы и площади между высотками их пугали — не лучшее место для Ворон; вечные толпы, сирены, мигающие огни, разбитые окна, стрельба, едкие газы. По ночам, вернувшись из странствий по мусорным кучам, Вороны на речных островах иногда просыпались и видели отблески в той стороне: пламя города.