Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра

Не могу сказать, сколько мы блуждали, искали, куда идти, где нам нужно оказаться; у меня есть лишь одно основание полагать, что времени на это ушло много, а не мало. Барбара, зная (или лишь вспоминая), как трудно ей было ходить, часто просила нас остановиться, чтобы отдохнуть, и мы останавливались, но на самом-то деле она не уставала, да и я тоже. То и дело я слышал за спиной, как она шепчет что-то ребенку, а потом молчит, словно слушает его ответы. Когда мы шли бок о бок, я рассказывал ей о Дарре Дубраули — истории, которые не решался поведать прежде: как и Дебра, она не любит Ворон, она это ясно дала понять, и то, что я передавал ей истории, которые, по моим словам, принадлежали ему, могло показаться жестокостью или легким помешательством.

Но здесь она слушала; иногда смеялась, и этот звук, похоже, раздражал лес и деревья.

Я рассказал ей, как Дарр Дубраули искал Ничто в землях ее предков (если он и вправду был там, а они были ее предками). Я рассказал ей, как он пересек море с Крачками, и она кивала, хотя говорила, что никогда не видела моря, только по телевизору. Я рассказал ей, как Дарр Дубраули попытался вернуть свою умершую подругу из вороньей страны мертвых, и она сказала, что вроде бы слышала похожую историю раньше, но о другом существе[114]. И все это время Дарр Дубраули летел над нами и перед нами, или усаживался на голую землю, или шел, по-вороньи покачивая головой при каждом шаге и поглядывая то в одну сторону, то в другую. Услышал ли он, понял ли — этого я не знаю. Думаю, он уже начал отдаляться от нас. И это было правильно, потому что лишь он один (как я думал) все еще был среди живых.

Сколько бы ни ушло времени, наконец мы достигли последнего места, ибо оно существует, по крайней мере, существовало для нас.

Сам лес не изменился — изменился так мало, что можно было подумать, будто мы ходим кругами, а Дарр Дубраули не может здесь указать нам на подень или помрак. Но лес стал более... отстраненным и в то же время более знакомым, словно мы и ушли, и пришли в памятное нам место. Не знаю, как лучше это описать. Деревьев стало меньше, они росли дальше друг от друга, старые и больные. Трава выедена, молодые ростки подкушены знакомым образом. Потом на миг подул ветер, шевельнул ветки больших деревьев — здесь казалось, будто они указывают одновременно во многих направлениях множеством дрожащих пальцев и сами подняли ветер этим движением.

Олени, сказала Барбара.

И они там были — Олени, много Оленей или один Олень, повторенный много раз. Они стояли на разном расстоянии от нас. Ничем не отличались от Оленей у меня во дворе и в полях за ним; один за другим поднимали голову, смотрели на нас огромными глазами, одновременно спокойными и тревожными, словно думали, остаться или бежать.

Те, кого мы убили, проговорила Барбара и перекрестилась. Нельзя было, добавила она.

Не знаю, имела ли она в виду меня и себя — я-то в жизни не убил Оленя, — или нас, Людей, или свой народ в давно ушедших веках. Мне взгляды Оленей не показались укоризненными. Но в них проглядывало некоторое намерение или ожидание. И тут — как же это произошло? Мы никуда не сворачивали, не выходили на другую тропу — но оно возникло перед нами, то место или точка, к которой мы шли, совсем рядом.

Это была дверь.

Не поляна, не просвет на тропе, не вход в иную страну; не врата, дверь. Чем ближе мы подходили, тем больше она становилась: крепкая, строгая двустворчатая дверь, часть рукотворного мира, почти египетская в своей монументальной простоте; высокая, укрепленная в каменной кладке у порога. И не было никакой стены, за которую бы она вела; стояла одна, и безмолвный лес вокруг.

Что это за дверь? — спросила Барбара.

Думаю, ваша, сказал Дарр Дубраули.

И она была нашей. Вход, который мы создали тем, что пришли к нему. Дверь, в которую ушла на глазах у Дарра Анна Кун, хотя эта дверь — не ее дверь. Глубокий колодец, в который спускался Певец, а после него Брат; курган, на котором рассказывала истории Лисья Шапка. Но хоть она и была нашей — была здесь для нас, — еще прежде, чем я подошел к ней, понял, что не смогу ее открыть. Я поднялся по низким ступенькам, которые почему-то казались истертыми за долгие годы. Не было ни ручки, ни петли, ни замочной скважины; открыть или закрыть ее можно было только толчком. Я положил руку на правую створку и толкнул, а потом то же сделал с левой, но не почувствовал сопротивления. Я отвернулся.

Дарр Дубраули подлетел и уселся на притолоку. Перепрыгивал туда-сюда по косяку, смотрел вниз, разглядывал, думал. На миг он исчез, спрыгнул на другую сторону, а потом появился, обойдя ее кругом. Он запрыгнул на порог и постучал клювом в дверь: тук-тук-тук. На миг дверь словно возмутилась, но потом снова стала тем, чем была. Дарр Дубраули повернулся к нам.

Со всех сторон одинаковая, сообщил он.

Да, сказал я. Я так и думал.