Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра

— Дарр-с-Дуба-Растущего-у-Липы.

Он попробовал имя на вкус. Оно означало только его одного из всех созданий и тварей мира. Наверняка его не носила ни одна другая Ворона, да что там — ни у одной Вороны никогда не было собственного имени.

Лето сменилось осенью; Лисья Шапка всюду ходила за ним, бегала быстро, как Заяц, на своих длинных ногах, перепрыгивала камни и ручьи, звала его, когда он пропадал впереди, — как же недалеко видят глаза Людей! Он тоже летал за ней, в те места, которые она считала особенными или важными, хотя Дарру редко удавалось найти разницу между ними и тем, что рядом; в некоторые места она отказывалась заходить, и он не понимал почему — для слова, которым обозначалась причина, не было перевода на его язык, потому что не было в его мире ничего, что нужно назвать этим словом. Она его произносила, когда не хотела входить в какую-нибудь сумрачную рощу, но это слово не означало, что она «боится»; она произносила его, когда стояла на коленях у холодного ручья, который для него ничем не отличался от других ручьев, опускала в него ладони, а потом смотрела, как вода течет между пальцами, прежде чем выпить, но при этом не просто «утоляла жажду». Дарр никак не мог угадать, когда она снова скажет это слово; побежит она к тому, что так назвала, или прочь от него.

Об одном они договорились: нет смысла идти в темную чащобу на высоких склонах горы, вбок от ее земли и его владений, — в лес, что широко раскинулся по речной долине на другом берегу. Когда Дарр нашел там Лисью Шапку, она заблудилась, хоть и зашла неглубоко; она рассказала, что, когда вернулась обратно к Людям, ее предостерегли: там могут сбить с пути и заманить в такую глушь, что никогда не вернешься.

Сбить с пути? Заманить? Кто или что это сделает?

Она принялась перечислять имена, но таких слов он от нее прежде не слышал; а когда Дарр спросил, какие создания их носят, она то ли не знала сама, то ли не хотела ответить. Как можно знать имя, но не того, кто его носит?

— Бояться нечего, — сказал он. — Просто оно того не стоит. Там неуютно. Нельзя летать — нельзя бегать. Это невыгодно.

Он видел дальше, чем позволяли ее глаза, но она видела вещи, которых не видел он.

Пришла осень, и Вороны вновь стали собираться на зимнюю ночевку. Лисья Шапка смотрела, как они слетаются на старое место. Дарр Дубраули видел ее далеко на другом берегу реки: сидит, завернувшись в меха, но (по его настоянию) спрятала свою лисью шапку, чтобы не переполошить его друзей и родичей. Те все равно его допрашивали: как и все прочие живые создания, они не любили, когда более крупное животное сидит неподвижно и смотрит на них, — и, хотя время от времени она оставляла им тушку Зайца или остатки жаркого, они все равно на нее косились. Что она там делает, спрашивали они, почему не уходит? Дарр отмахивался от расспросов: не ваше дело, отвечал он; она ведь никому еще вреда не принесла, так?

На одном из таких вечерних собраний Дарр Дубраули попытался рассказать Воронам об именах и что у каждой может быть свое имя, только ее, и больше ничье. Не многие поняли, о чем он говорит, а те, кто все же понял, начали пререкаться и насмехаться. Птица-другая все же пошли против остальных и стали расспрашивать Дарра об именах, но все время оглядывались, словно ждали, что их тоже начнут высмеивать.

— Вот ты, — сказал Дарр Дубраули. — У тебя может быть имя.

— У меня уже есть имя, — ответила птица, к которой он обратился. — Ворона.

Остальные засмеялись, но птица не шутила.

— Так зачем мне другое?

— Смотри, — объяснил Дарр. — Предположим, ты сделала что-то важное, что-то смелое...

Эти слова тоже вызывали смех, но Дарр продолжал, перекрикивая остальных:

— Это ведь ты когда-то дернула Орла за хвост, так что он выронил Кролика, верно?

— Только это была Рыба.

— Ага, ну да.

— Большущая.

— Он ее разделывал у реки, а ты к нему подобралась, потянула за хвост и теребила, пока он не обернулся, оставив Рыбу. Которую мы потом все съели.

— Мне меньше всех досталось.

— Вот мы сейчас рассказали эту историю, — сказал Дарр Дубраули. — Но кто потом вспомнит, что это была ты?

— Я вспомню.

— А когда тебя не станет?

Вороны притихли: на эту тему не принято было говорить.

— Что, если мы всегда сможем назвать тебя, сказать, кто это сделал давным-давно?

Ворона принялась оглядываться по сторонам, покосилась вверх и вниз, словно не могла собраться с мыслями.

— Ну и? — наконец спросила она.

— Ну и это твое имя. Например, Потянула-Орла-за-Хвост.

— Длинное очень.

— Зато, — парировал Дарр Дубраули, — это целая история.

— А у тебя есть имя?

— Да, С-Дуба-Растущего-у-Липы.

Это заявление все встретили безудержным хохотом, но Ворона, которую теперь звали Потянула-Орла-за-Хвост, не смеялась. Она метнулась и клюнула одного из насмешников, а остальные закричали на нее: «Эй! Эй!» — но уже пришла пора спать, и старшие призвали всех к порядку.

На следующий день другая Ворона, которая сидела рядом в тот вечер, отыскала Дарра, кормившегося неподалеку, и очень-очень тихо сказала, что тоже хочет имя, но только хорошее.