Кабахи

Эрмана сгорал от любопытства:

— Что тебе сказали в сельсовете, Надувной?

— Грозили тюрьмой.

— Ого!

— Вы, говорит, заведующего складом взяли на испуг и силой бутсы и мяч у него отняли.

— Ишь, слюнявый! Посмотрите-ка на него!

— Напустились на меня оба председателя, да еще с секретарем в придачу, как собаки на медведя — то с одной стороны подступят, то с другой. Но из меня ничего не вытянешь — все равно как вон из нее. — Шакрия ударил ладонью по земле. — Они все твердят: говори, да и только, куда форму спрятали? А я отвечаю: если кому и известно что-нибудь об этой вашей форме, так разве что тому человеку. Почему, говорят, ты ее со склада взял и унес? Что ж, говорю, так мне сказали; попроси меня унести вот хотя бы эту красную скатерть да еще и ваши новые сапоги в придачу — я удружу, не поленюсь. Ух и почернел же он тут с лица — что твой караджальский баклажан. Завтра, говорит, вызовем следователя и арестуем обоих. Отвечаю — что ж, попробуйте!

— Я знаю, отчего у них живот болит.

— Отчего, Coco? Ну-ка, давай информацию.

— Сегодня Реваз привез землеустроителя из Телави, и какие у кого были земельные излишки, все начисто отобрали.

— Хо-хо-хо, так вот где собака зарыта! Пусть теперь попляшут все Баламцарашвили!

— Не беспокойся; Шалико, и у твоего отца утянули со стола жирный кусочек!

— Что там у моего отца утягивать! Был один участок лишний- так он сам сдал его колхозу, — написал заявление и отнес дяде Нико.

— А когда он заявление написал? После того как узнал, что из Телави землемер приедет?

— Мой отец не гадалка, чтобы все знать наперед.

— Постой, Отар! А ты чего молчишь, Надувной, пока тут Coco трепется о том, чего не знает? Ты же сам рулетку по виноградникам за землемером носил.

— Что, что? Шакрия рулетку за ним таскал? Ну-ка, выкладывай все, как было, Надувной! Услади нам слух.

— Когда Эресто приехал, я шел себе вдоль Берхевы и думал: дай загляну в виноградник Миха, как там груши — совсем поспели или еще нет?

— Ну и как, поспели?

— Помолчи, Джимшер!

— Дай человеку сказать!

— До чего же ты нетерпеливый!

— Дошел я до сельсовета и вижу — переехал через мост автобус, остановился, высадил Реваза и Эресто и запыхтел дальше, в сторону Пшавели. Эресто говорит Ревазу: откуда, мол, начинать будем? А у меня ушки на макушке: интересно, думаю, что они собираются начинать, эти молодые люди? Эресто я и раньше знал, он живет по соседству с моей теткой в Телави. Раскинул я мозгами и догадался, в чем дело. И говорю себе: ну-ка, Шакрия, дуй назад в сельсовет, постарайся, потрудись, чтобы слюнявый Наскида лопнул со злости. Увязался я за честной компанией и вертелся около них, пока Эресто не сунул мне в руки другой конец рулетки.

- Ну и что дальше?

— Дальше ничего. Ровно двадцать пять соток оказалось у этого кляузника. Но зато дядю Нико заставили вспотеть — не приведи бог! Выжали, как виноградную кисть.

— Откуда ты знаешь? Сам же сказал, что тебя выставили из кабинета? — перебил его Джимшер.

— Дубина! Если меня выставили, это же не значит, что я на самом деле оттуда ушел? Как бы не так! Я сбежал вниз по лестнице, постаравшись наделать побольше шума, а потом на цыпочках поднялся назад на балкон и сел под окошком, прижался к стенке. Окно было открыто, и я слышал все от слова до слова — вот как тебя сейчас слышу.

— Расскажи лучше, Шакрия, как ты в столовой срезал с шампура шашлык на тарелку дяди Нико, а потом ел его сам.

— Ха-ха-ха-ха!

— Хо-хо-хо-хо!

— Воображаю, как дядя Нико озверел!

— Не знаю, нарочно так сделал Купрача или просто забыл, только мне он тарелки не поставил. Ну, я подумал: хоть ты, Купрача, и родился на три дня раньше самого черта, а Надувного все же не переплюнешь. Взял я и срезал два шашлыка — а всего их было три — на тарелку дяди Нико, — сидели мы с ним рядом. Очень он удивился, уставился на меня своими щелочками, будто рентгеном череп мне просвечивает. Сначала хотел было даже поблагодарить меня за любезность, но, когда я пододвинул тарелку ближе, так, чтобы она оказалась посередке между нами, дядя Нико положил вилку и уж больше не дотрагивался до шашлыка.

Ребята покатывались со смеху.

Шакрия продолжал:

— Смотрит на меня Эресто, слюнки у него текут, так хочется еще шашлыка, но сказать, конечно, ничего не решается. Лицо у него смеется, но сердце, я же знаю, обливается кровью. А я поднимаю стакан и желаю ему успеха в сегодняшних делах.

— Небось привел в ярость молодых Баламцарашвили!

— Да и старшего тоже. Орехи готовы были головой колоть! Но что они могли поделать? Только глазами меня сверлили. Если бы можно было человека взглядом убить, я лежал бы сейчас заваленный цветами и вы надо мной слезы бы проливали.

— Ах, чтоб им!.. Встретишь на улице — даже поздороваться по-человечески не удостоят, пройдут мимо, надутые как индюки.

— Ну, твой отец тоже известно, что за птица! Правда, он крепко запутался в силках у дяди Нико — нынче ему уж не расправить крылышки, как в прежние времена.

— Ты что пристал к моему отцу?

— Потому что нехороший он человек.

— Я твоего отца…