Кабахи

Марта отошла от родника. На платье, там, где оно было запачкано, виднелось теперь синеватое влажное пятно.

— И когда эта дрянь ко мне прилипла?

— На базаре, когда ты грушами торговала.

— Что ты болтаешь? Когда это я торговала какими грушами?

— Собственно, я тебе не запрещаю… Груши твои, хоть свиньям их скармливай. Только надо всему знать время.

— Еще бы ты стал мне запрещать? Только с чего ты взял? Какие это я груши продавала? Разве ты не знаешь, что их у нас мальчишки ночью разворовали? Спустилась я утром в виноградник, да так и застыла на месте: ни одной груши на дереве не осталось, дочиста обобрали!

— На дереве-то не осталось… — Реваз насмешливо улыбался. — Ну, ведь твой свекор сам говорил! Что ты юлишь?

Вдова выпрямилась с гордым видом, сдвинула брови.

— Ну и что ты от меня хочешь? До чего докапываешься? Твоего я ведь ничего не взяла! Если и продала, так свое, собственным трудом добытое.

— Свое или свекра?

— Мое или свекра — все одно. Кто нас разделил?

— Два председателя и одна шнуровая книга.

Марта замолчала. Поправив собранные тяжелым узлом на затылке пышные волосы, она взялась за корзину.

— А тебе все же не к лицу на чужую землю зариться и завидовать.

— Я ничему твоему не завидую. А вот тебе не след загребать больше, чем ты можешь использовать. Одному повернуться негде, а у другого такие угодья, что он их и обработать не в силах, — нет, этак нельзя, это у вас не пройдет! Дядя Нико не всегда председателем был — не забывай! Из материнской утробы мы все голыми вышли… и равными!

Вдова Цалкурашвили, подобрав корзину, повесила ее себе на руку, повернулась и пошла по тропинке. У самого шоссе она оглянулась напоследок и посоветовала бригадиру миролюбивым тоном:

— Ты свои штаны покрепче подтяни, а других оставь в покое. Нечего тебе в чужой ларь заглядывать!

Лошадь, утолив жажду, спокойно стояла в тени, под цементным навесом, наслаждаясь прохладой. Когда Реваз потянул за повод, она только повернула голову, с любопытством посмотрела на него и снова уперлась бархатной мордой в холодную стену.

— Что, разнежилась? Ну, давай, пора отсюда уходить. Скоро потянет вечерней свежестью, а у нас еще немало дел.

Реваз вывел лошадь из-под навеса и поднялся на арбу.

— Постой, Реваз! — Тамара бежала по мосту, размахивая кувшином. — Подожди минуту!

Реваз обернулся и, когда Тамара, запыхавшись, подлетела к роднику, сказал недовольным тоном:

— Опять бегаешь по жаре?

— Ушла? — Девушка с трудом переводила дух.

— Ушла. Чего ты бегаешь, говорю, на самом солнцепеке?

— Тетя не пускала меня. Уж я ее упрашивала!.. «Дай, принесу еще кувшин». — «Нет, говорит, довольно с тебя, сходишь позднее». Ни за что не хотела отпустить! Я убежала, а она за мной. Еле от нее отделалась, обещала, что сразу вернусь. Реваз, тетя Тина ничего не говорила отцу. Я знаю, что ничего не говорила. И я тоже ни словом не обмолвилась. Клянусь папой, ни я, ни она ничего не говорили. Он сам узнал. Не знаю как, но узнал. Он очень сердит, давно уже я не видела его таким сердитым. И больше всего зол на тебя. Постой, Реваз. Я все знаю. Я тебя не виню, но почему ты не мог немножко подождать? Может, он и сам собирался помочь тетушке Сабеде? Может, он вернул бы ей этот несчастный виноградник, вернул бы по своей собственной воле? Зачем тебе понадобилось встревать в это дело? Ах, Реваз, вот видишь, ты сам невольно сталкиваешься с моим отцом… Все время сталкиваешься… Нет, не невольно, а нисколько не остерегаясь… Нет, нет, я тебя вовсе не виню!.. Ради бога, не пойми меня так, как будто я считаю тебя неправым!.. Ты прав, ты, наверно, прав, но ведь ты же знаешь характер моего отца? Знаешь, и все же… Ох, мама, моя мамочка!..

Реваз соскочил с арбы, перекинул вожжи через облучок и осторожно отвел руки всхлипывающей девушки от ее лица.