Кабахи

— А тебя на свадьбу не пригласили? — Наскида стоял внизу, расставив чуть согнутые в коленях ноги, подняв к балкону красное лицо, и смотрел на Нико злорадно-торжествующим взглядом.

— Сапоги больше не жмут?

— Разносились, стали по ноге. Если собираешься, пошли бы вместе.

«Радуется, что набьет свое ненасытное брюхо!» Нико спросил равнодушно:

— Чья свадьба?

— Испытываешь меня?

— Думаешь, я тебя мальчишкой считаю?

— В самом деле не знаешь?

— Перестань болтать. Чья свадьба?

— Нет, ты подумай! В самом деле не пригласили?

— Не пригласили.

— Так ты действительно не знаешь?

— Не знаю.

— Всему Чалиспири известно, что невестка старого Миха выходит замуж за охотника Како. Сегодня они расписались у меня в сельсовете. Если собираешься, так пойдем вместе.

— Ах вот ты о ком! Нет, благодарствуй, не пойду. Да, они меня звали, только мне некогда.

— Пойдем, какие сейчас дела! Пожелаем счастья, по нашему обычаю, «новоцвету», новобрачным.

«Значит, правду говорила тогда Марта, — шагая по балкону и ероша усы, думал председатель, когда Наскида ушел. — И уже играют свадьбу! Тупица, пролаза! Разумеется, он все знает. Не мог даже радость свою скрыть. Думал, что поразит меня в самое сердце. Плохо меня знаешь, слюнявый! Хм… «новоцвет»… Красиво сказал, дубина! Только это не он, я должен был сказать… Не пригласили… Что ж, обижаться не могу: понятно, что Марте не хочется видеть меня на своей свадьбе. Да и много ли народу поместится в этой дощатой хибарке? Все село не позовешь! А может, жених не пожелал моего присутствия? Выходит замуж колхозница из моего колхоза, — значит, я должен быть на свадьбе, да при этом тамадой, так уж повелось с давних пор. А на этот раз… На этот раз закон нарушили, и через это как будто нарушено еще что-то важное. Впрочем, если бы меня и пригласили, я все равно, наверно, не пошел бы. С той ночи мы только раз и встречались, во время уборки кукурузы. Она, пожалуй, даже еще похорошела. Взглянула на меня тепло, с дружеской улыбкой, хотела заговорить, но я и не посмотрел на нее, и хорошо сделал. Даже не поздоровался. А теперь она замуж вышла. Да какое мне до этого дело, об камень тот горшок и псам ту простоквашу, что мне не пригодятся. Покатился камень с горы — так пусть хоть до самой реки не останавливается, какое мне дело!.. А этот длинноногий… Верзилу этого не надо было вообще в село впускать. Во всем слюнявый Наскида виноват. Задарили его, видите ли, медвежьими шкурами! Да и всякой другой дичи подносили вдоволь. Эх, жаль, что я не знал… Раньше надо было обо всем проведать. А теперь что поделаешь? Войдет в дом, станет хозяином усадьбы, и Наскида внесет его в колхозную книгу. Теперь противиться поздно. А впрочем, мне-то что? Пусть оба себе хоть головы сломают. Хорошо я сделал тогда, на уборке, что не заговорил с нею. Она держала в руках акидо — два кукурузных початка, связанные вместе. Початки были хорошие, один чуть-чуть больше другого. Держала акидо в руках и смотрела на меня с улыбкой. А я не поздоровался с ней, так молча и прошел мимо и тут же перебросился шуткой с женой Иосифа, Тебро… А сейчас вот — у нее свадьба. Кого она к себе назвала, интересно? В этом ее домишке не хватит места и мыши хвостиком махнуть. И из приглашенных многие не придут. Кому это нужно? Вот Наскида — тот явится. Хотя бы мне назло. Даже если не хочется, все равно пойдет. Я-то знаю, что он за змея подколодная. Если гости не поместятся внутри, может быть, хозяева посадят часть в галерее. Знаю их, совести у них ни на грош, в этакий холодище рассадят народ на дворе! Когда этот бродяга втаскивал виноградный пресс к ней в ворота, я уже сразу должен был догадаться, чем это пахнет. Эх, мне-то что за дело, — то, что сокол выронил, пусть подхватит хоть ястреб, хоть коршун… И не заикнулась, и не подумала позвать на свадьбу… Правильно я сделал, что тогда не заговорил, так ей и надо. Так и застыла у нее на лице улыбка. Подняла связку початков и мне показывает. Потом как-то странно прищурила глаза и повесила эту самую акидо себе на шею. Початки были длинные-предлинные, и кончики их доставали ей до самых сосков. А что, собственно, она хотела этим сказать? Не мы ли, то есть я и Како, были эти початки? Длинные были початки и так славно разлеглись на ее высокой груди…»

До самых сумерек ходил взад-вперед по балкону председатель колхоза. Время от времени ветер приносил влажное дыхание мокрого снега и забирался к нему за ворот. Нико не чувствовал холода. Когда стемнело, он прислонился к столбу балкона и подставил лицо обжигающе студеному ветру. Постояв так, он обернулся и взглянул на свет в окнах у дочери.

Вдруг он вспомнил, что в этот вечер собирался подняться к лесникам в Лечури. Очень не хотелось месить грязь, но дело не терпело отлагательства.

«Попрошу Купрачу свозить меня на машине».

Он вошел в комнату, достал из шкафа пальто, надел… и тут же понял, что сейчас даже общество Купрачи будет ему неприятно. Он снял пальто, накинул бурку, сказал сестре, что скоро вернется, и вышел.