Кабаре

Сонечка была мне так рада, что затараторила сразу реактивным двигателем.

– Я волновалась, волновалась, волновалась… Марина! Ты и не представляешь даже, как я по тебе соскучилась.

И я плыву, от таких бесед отвыкшая. И ловлю себя на крайней стадии сентиментальности.

– Ты – единственный человек, с которым можно.

– Что можно? – удивляюсь немного.

– Ну, его обсудить. Павлушу. Мы, знаешь, в ЗАГС надумали… А я не знаю даже. Все-таки молодой он еще слишком. То есть, я люблю, конечно, молодых, но не для семьи же… Не то чтобы боюсь свою жизнь с ним связывать, но…

– Так ты ж связала уже, – перебиваю, не слишком вежливо, – Вы же вместе давно живете.

Пашенька – тот самый лучевзглядый мальчик. Когда-то давно – после свинтуса уже, но еще до отъезда в тур агитационные – у меня с ним роман был. А потом – меня своя жизнь окрутила, а его – Сонечка.

– Живем, – вздыхает Сонечка. – Так ты думаешь, мне соглашаться, да?

Вот уж не ожидала. Сонечка – и вдруг банально-мирские хлопоты.

– Сонечка, – говорю. – Я насовсем вернулась. Снова попробую на издание сборника нацелиться… Представь, как здорово будет. Я теперь – сновыми силами. Найду спонсоров, выйдте наш сборник молодых поэтов, вот увидишь. Смешно, конеечно. Мы-то все за это время давно уже не молодые, да? А сборник все еще – сборник молодых…

– Ах, Мари-и-на! Завидую твоей вечной беспечности. А я вот поняла – пора взрослеть. Поэзия пролетает. С ней покончено навсегда. Знаешь, ведь кроме нас самих, если честно, она никого не интересует. Помнишь, ты вывела когда-то дивный пессимистический лозунг? Ну, что нынче слушает чужие стихи только тот, кто надеется по их окончанию прочесть свои. Помнишь? Так вот, ты права была совершенно. И это великая глупость закрывать на это глаза и продолжать делать вид, что… – Сонечка запинается, и совсем другим тоном вдруг спрашивает: – Я тебя не обидела? – и тут же сама в ответ себе. – Да нет! Что я такое говорю! Это же ты! Разве можешь ты не понять и обидеться? Знаешь, у меня такая теперь дует жизнь, такая ответственность… Мы с Павлушей решили взять приемного ребенка. И страшно и здорово…

Ну что я могла сказать? Здорово. Хорошо, тепло, правильно, но… забито до предела, совсем без места для меня. Роль подруги семьи, с которой «можно обсудить Его», не по мне, а других вакансий в Сонечкином мире, похоже, пока не предвидится.

– Послушай, – решаю говорить строго по сути. – Сонечка, помнится, у тебя была комната где-то возле метро. Ты ее все еще сдаешь?

– Нет уже. Ну, при чем тут это, ты никак не отреагировала, не поняла, наверное…

– Вот и отлично. Я переживала, что там кто-то живет сейчас. Не можешь сдать мне комнату, а то тут… Ну, в общем, нужно очень…

Долгая напряженная пауза свидетельствует, что я затронула какую-то неприятную тему.

– Нет, – отчаянным совсем тоном говорит Сонечка. – Я ее не сдаю. Знаешь, другому бы кому соврала. Сказала бы, что там родственники живут, или что нет той комнаты уже, но… Тебе скажу правду. Я там встречаюсь с одним человеком. Он музыкант. Совсем юный и его жалко. Подошел и говорит: «Хотите быть моей музой?» Я согласилась и мне понравилось… Он талантливый очень и обязательно прорвется, и… – Сонечка переводит дыхание и добавляет страшным шепотом: – Теперь ты вправе меня загубить, рассказав Павлуше все! Но ты – это же ты – ты никогда не сделаешь этого… И потом, моя комната совсем не так близко от метро, как ты думаешь. Твоя – ближе… Про музыканта я тебе при встрече лучше расскажу, не доверяю телефону. А про Павлушу… Слушай, когда мы увидимся?

Она даже не спросила, что заставило меня искать жилье. Впрочем, это логично. Почему Сонечка должна задумываться о моих проблемах… Шабутная, веселая, одержимая то замужеством, то приемным ребенком, то начинающим музыкантом, которого жалко…

Наврала с три короба о прекрасном настроении и богатых планах. Пообещала созвониться-встретится, поахала над Павлушиной юностью, посмеялась над Сонечкиными волнениями… И испытала искреннее облегчение, положив-таки трубку…

А поэзии, значит, для нее больше не существует? Не жизнь меняет людей, люди – жизнь. И потому очень-очень грустно, когда тот, кто мог сделать мир лучше, сдался и спрятался за стеной эгоизма…

– Что-то не так? – Волкова, бестактно – не из невоспитанности, а от беспокойства – стояла все время разговора над моей душой. – Не вышло?

– Просто у подруги комнату уже снимают.. Не переживайте, у меня много подруг!

Говорю, а на душе паршиво так, словно с кем-то важным расстаюсь. Всю жизнь соседей элементами квартирной мебели почитала, а тут в сентиментальность ударилась.

– Давай уж по-мирному разъедемся. – в такт моим мыслям опомнилась Волкова.– А тортик? Так будем друг к другу в гости ходить… – она уже добилась своего, и теперь устраняет последствия. – Я что-то нервная последнее время, ты уж не серчай, – подлизывается.

И тут, чувствую – не нужны мне уже ее подлизывания. Всем хороша баба, да мало того, что своего никогда не упустит – это черта простительная, – так еще и предсказать нельзя, что из твоего ей в следующий раз своим покажется.

– Пойду я. Дел много!