Кабаре

Намазалась Ринка, и на ногах, и на лобке… везде. Ноги расставила, все, что можно, наружу вывалила, сидит, ждет, пока крем подействует, газетки читает. Я носом в книжку уткнулась, на происходящее никак не реагирую. И тут в дверь стучат. О том, чтоб задвинуть защелку, Ринка, естественно, и не подумала. Более того, мило интересуется:

– Что надо?

Понятное дело, Дима такой ответ расценивает, как приглашение, и заходит в купе. Застывает на пороге. Ринка и не шевелится.

– Что естественно, – говорит, брови вверх вздымая, – То не безобразно. Это я, как убежденная нудистка, тебе говорю. Заходи…

– Марина, – Димка приходит в себя, оборачивается ко мне и сообщает, зачем пришел. – Помоги Шумахера подержать, пока я ему укол сделаю. Валентин опять бздит…

Дмитрий выходит, а Рина начинает истерически ржать.

– Ты видела?! Ты видела его глаза?! Я думала, он меня убьет за такое издевательство… И хочется, и колется – вот он, бедняга, страдает. Вот увидишь, ему мои красоты еще во сне явятся…

Провокация? Что вы, нет. Риночка, конечно, как из последующих разборок выяснилось, совсем не умышлено весь этот цирк устроила. Просто у нее такой имидж.

– Я – развратная женщина! – говорила она впоследствии, – И всем нам придется с этим смириться. Поверьте, сама я от этого страдаю не меньше вашего.

Не знаю, кто как, а я лично совсем не страдала. Просто разочаровывалась немного в наличии нормальных людей рядом. Подозревала Ринку в крайней стадии агрессивного феминизма и с подобными ее выбрыками предпочитала иметь как можно меньше общего. Правда, в тот раз ситуация действительно меня задела. Причем взбесило вовсе не Ринкина бесстыдство – к этому добру давно привыкла и отношусь с иронией, задела сама картина увиденного. Конечно же, меня тут же обвинили в неполноценности…

НПВ

Молча выхожу из купе. «Омерзительно, омерзительно, омерзительно!» – пульсирует в голове. Прикрываюсь мыслью, что это из-за Ринкиной вульгарности, допускаю даже, что от некой ревности – к чему демонстрировать свою беспринципность на мужике, которого я в жертвы выбрала. На самом деле, ощущение гадостности возникло от нечаянно брошенного в Ринкину промежность взгляда. Я не большой ценитель женских гениталий, и вряд ли могу служить в этой области авторитетом, но, по-моему, в этом смысле Ринку вряд ли можно назвать красавицей. Прилизанные кремом рыжие волоски, увесистые половые губы, ленивыми жирными гусеницами возлегающие по бокам от мясисто-розовых, морщинистых и сочащихся внутренностей… Фу-у-у! Все это вызвало у меня острый приступ отвращения. «Будь я мужиком, обязательно подалась бы в педики», – констатировала я тогда.

Эмоции от врезавшейся в сознание картинки сильнее самоконтроля.

– Ты чего это, Маринка, такую кислую мину скорчила? – чутко реагирует Рина, прикрывшись халатом и за мной в коридор выскочив.

– Демонстрирую агрессивные антигомосексуальные наклонности, – сообщаю. – Отныне высказывания о красоте женских гениталий навевают меня на рассуждения о всеобщей безвкусице.

– Да?! – оживляется Рина. – Это у тебя какой-то комплекс. На самом деле, себя надо любить. И меня надо любить… И вообще, все естественное – всегда красиво…

– Ой, девки, – хохочет Димка, все это время стоявший в дверях своего купе, – Ну что вы можете понимать в этой теме? И не пытайтесь даже спорить, все равно обе чушь нести будете. Восприятие красоты, оно же напрямую с функциональностью связано. Красивым нашим мозгам кажется то, чему они видят приятное применение…

– Враньё! – протестую я, собираясь напомнить о насыщенном звездами небе или ажурном ухе Шумахера. Но Димке уже не до меня. Он ударился в рассуждения. Он рассказывает очередную байку и ничего не слышит.

Как меняется все от времени. Раньше я кинулась бы спорить, останавливать, ругать, сейчас – переключаюсь на слушанье. С возрастом смиряешься с неизбежностью плохого и начинаешь видеть в нем хорошее. То, что люди рассуждают не ради истины, а из желания красиво поговорить, не бесит меня больше, а забавляет. Мудрость это или позорное угасание внутреннего жара?