Каббалистические видения

Я приветствую усилия тех, кто придал этим "Далеко идущим теням" содержание и форму, в частности Майденбаума и Mартина, и теперь мы можем рассматривать эту проблему прямо и серьезно[2], эта и последующие главы очень обязаны их диалогу. Если бы проблемой было одно из внебрачных похождений Юнга или даже его предполагаемые нарушения границ поведения с клиентами, то я мог бы согласиться, что это было личным делом Юнга и действительно не относилось к его теории и практике. Однако, как выяснится далее, Юнг оправдывал свой оптимизм относительно Гитлера и национал-социализма на психологических основаниях. Например, Юнг изначально полагал, что нацисты могли воскресить немецкий дух, направляя архетипические силы, сокрытые в немецкомпсихэ. Далее, раннее очарование Юнга Гитлером и нацистами произошло от того, что он рассматривал их как обращение к иррациональным аспектам коллективного бессознательного[3], и уже в 1938 он, казалось, похвалил Гитлера как человека, который не направлен сознанием эго, а следует глубинному голосу того, что Юнг, в других источниках, называет "Самостью"[4]. Поэтому мы наделены правом спросить, привели ли психологические теории Юнга к его оптимизму и даже энтузиазму относительно нацизма? Если, как говорят критики Юнга, юнгианство подрывает сознание и разум, если Юнг, возможно, призвал своих последователей выражать антисемитские чувства как средство вхождения в контакт с Тенью[5], если национал-социализм развился из того же самого котла идей, которые привели к юнгианской психологии[6], и если Юнг мог одобрительно говорить о Гитлере в формулировках, говоривших о том, что Гитлер достиг чего-то высоко ценимого его психологией, то юнгианцы должны исследовать не только антисемитизм Юнга и его симпатию к Гитлеру, но и те составляющие его образа мыслей, которые могли привести к этому и заставить это оправдывать.

Ричард Мартин ставит вопрос прямо, когда пишет:

Поскольку Юнг казался увлеченным бессознательной властью немецкого психэ, не могла ли и его психология быть слишком восприимчива к увлечению иррациональным за счет рационального?[7]

Мартин приходит к заключению, что "ответ на этот фундаментальный вопрос, и для психоанализа и для юнгианской психологии, должен быть определенным 'Нет'". Он утверждает, что

"отчуждение творения, ответственного за недостатки его создателя, оставило бы нам немного от величия или широты нашей культуры, если оставило бы вообще".

В то время как я соглашаюсь с этим даже более, чем это необходимо, дабы ответить на вопрос касательно самого Юнга и его поведения, письма предполагают, что его психология, или, по крайней мере, определенные ее интерпретации, могут быть восприимчивы к "очарованию иррациональным", о котором говорит Мартин.

Я полагаю, что вопрос ответственности Юнга, раскаяния и/или компенсации за его довоенные взгляды остается существенным (хотя не обязательно определяющим) для оценки личности Юнга и, что еще более важно, для полной оценки возможностей трансформации, заложенных в его психологии. Те, кто находится в процессе формирования диалога между юнгианской психологией и еврейской мистикой, должны исследовать этот вопрос и прийти к их собственным заключениям относительно уместности этой проблемы в такой работе.

Мы должны отметить, что относительно нацистских злодеяний сам Юнг требовал не менее, чем полного отчета по этим вопросам от своих пациентов, заявляя, что если люди, обратившиеся к нему

…происходят из тех "добропорядочных немцев", которые хотят повесить всю вину на несколько мужчин в Гестапо, я расцениваю их случай как безнадежный. У меня нет иной альтернативы, кроме как ответить на обращение анкетным опросом, задавая определенные решающие вопросы, например, "Что Вы думаете о Бухенвальде?" Только, когда пациент видит и признает, что это и на его собственной ответственности отдельное обращение будет рассмотрено[8].

Далее,

Единственное искупление заключается, как я уже сказал, в полном признании вины.