Кабинет фей

— Вы правы, — подхватила вдова, — там так мило, я без ума от моря и весьма одобряю обычай венецианцев каждый год обручаться с морской стихией. Право же, будь я сама супругой дожа, то не отказалась бы выйти замуж за море или, по крайней мере, заключить с ним дружеский союз.

С этими словами она встала, не удостоив Дандинардьера даже взглядом, и, взяв под руку баронессу де Сен-Тома, сказала:

— Пойдемте же, милая; мы приятно проведем время на брегах непокорной стихии.

Баронесса грубо вырвала руку, заявив в ответ, что прекрасно обойдется без посторонней помощи. Вдова, настроение которой и так уже было испорчено ссорой с мещанином, почувствовала себя глубоко уязвленной таким обращением.

— Есть же на свете неучтивые особы, — заметила она, — экие колючки, не знаешь, где оцарапаешься.

— Правильно ли я поняла, — спокойно спросила баронесса, гордившаяся своей способностью хладнокровно принять любой вызов, — что вы, сударыня, возомнили себя розой, а меня причислили к колючкам? Пусть так, но если вы и роза, то, без сомнения, давно увядшая.

— Ваше поведение оскорбительно, сударыня, — ответила вдова, краснея от возмущения, — знай я, как меня здесь примут, прекрасно обошлась бы без вас, не оказав вам чести своим присутствием.

— А уж я-то тем более не нуждаюсь в вашем обществе, — парировала баронесса, не желая оставаться в долгу.

— Боже мой! Что за пустые нападки! — воскликнула госпожа де Люр. — Где это видано, чтобы здравомыслящие дамы из высшего света предавались столь неблаговидному занятию?

— Вы-то куда лезете, сударыня, когда вас и вовсе не спрашивали, — отрезала баронесса, — не я затеяла эту склоку.

— Право же, дорогая супруга, — заметил господин де Сен-Тома, — неужели вы и впрямь хотите меня сегодня смертельно огорчить?

— А вам, сударь, — резко возразила она, взяв на три тона выше, — вам я скажу так: вы готовы хоть за Великого Турку[397] сражаться, только бы со мной не соглашаться; я знаю это уже давно, так что раздельное проживание и раздельная собственность меня бы полностью удовлетворили до конца моих дней. Будь мой дед еще жив, он бы горько плакал от бессилия, видя, какой незавидный муж мне достался; ах, несчастный, как часто он повторял, что хотел бы видеть меня предводительшей или герцогинею. — И она разрыдалась, да так сильно, будто похоронила разом всех родных и друзей.

Казалось, в доме барона де Сен-Тома поселилась сама богиня Дискордия[398] с волосами дыбом: здесь бранились, там обижались. Барон не стал возражать жене, иначе препирательства продолжались бы до бесконечности; он пригласил дам в ближайшую рощицу, оставив баронессу с глазу на глаз с Дандинардьером. Тут-то глубокая досада в отношении госпожи дю Руэ внезапно сплотила обоих, вызвав волну тайных откровений.

— Могу ли я поговорить с вами по душам, ничего не скрывая? — начала баронесса.

— Вы окажете мне честь, — ответил мещанин.

— Я нахожу, что ваша кузина ведет себя весьма бесцеремонно, — заметила она.

— Моя кузина! Как бы не так, сударыня! — воскликнул он в ответ. — Она мне никто, и вообще все эти кузины… они… они… ну, вы меня понимаете.

— Конечно, понимаю, — подхватила баронесса, — мой ум куда изощреннее, чем у любой другой дамы во всей Европе. Одно брошенное слово, сущий пустяк — и я уже схватываю все вплоть до мельчайших тонкостей.

— Боже, какое счастье жить рядом с такой достойной женщиной! — радостно воскликнул Дандинардьер. — Ах! Если бы Небо одарило меня подобным созданием, я бы боготворил его, как китайцы боготворят свои пагоды, я бы покрыл нежными поцелуями пальчики на ее ножках, я бы жадно лобызал ее ручки.

— А между тем сами видите, господин Дандинардьер, — важно изрекла баронесса, — как со мной обращается мой муж, и человек он, скажу я вам, весьма неприятный: с виду такой предупредительный и ласковый, а внутри исходит желчью. Я же, от природы вежливая и внимательная, плохо уживаюсь с грубыми людьми.

— Признаюсь вам в том же, — ответил Дандинардьер. — Если быть со мной обходительным, то завоевать мою душу легче легкого, в противном же случае я становлюсь непреклонным, и тогда уж со мной не справятся ни демоны, ни домовые, ни феи, ведьмы, маги, колдуны, оборотни и никакая прочая нечисть[399].

— Ах! Как вы мне нравитесь! — воскликнула она. — Нас как будто вылепили из одного куска теста, который потом разделили. У меня очень похожий характер. Я почти такая же, как вы. Но вернемся же наконец к тому, что вы мне только что сказали. Так, значит, эта вдова вам не родственница?

— Бог мой, да нет же, сударыня, — нетерпеливо повторил он, — я уже говорил и скажу вам опять, что просто доверил управление своим поместьем одному из ее дядюшек. Она тогда была молода, весьма недурна собой и часто наведывалась к нам. Я, знаете ли, тоже был далеко не стар и не прочь поболтать.

— Фи, сударь! — перебила она с презрением. — Я не желаю, чтобы особа, подобная ей, кичилась знакомством со мной; скажу-ка я ей без промедленья, что, если она упомянет мое имя, мы с нею окончательно рассоримся.