Кабирия с Обводного канала (сборник)

Все летело к черту. Завтра, то есть уже сегодня, а именно: в восемь вечера, я должна была выступать в заведении «ARNBORG», закрытом клубе шведских бизнесменов, от чего зависела моя судьба – по крайней мере, на пару лет вперед. А еще позавчера я плавала и плескалась в холодном после дождей Lago di Como, хотя Робер, забавно подскакивая на берегу и чуть не плача, умолял меня этого не делать, а потом, в гостиничном номере, кутал во всевозможные пледы, поил коньяком – и все бы действительно обошлось, если бы не двухчасовой перелет, когда любые неполадки в носоглотке резко обостряются от перепадов давления... Кстати, Робер, предвидя и это, предложил возвращаться поездом, я уперлась... Мне позарез надо было скорей сюда... куда? На этот матрас?

Разглядывая спящего Хенка, я взялась расчесывать свою гриву... Потрескивающие, словно костер, мои волосы во многих местах слиплись от бурно и многократно исторгнутых им соков своей жизни... Расчесанные пряди, которые я придерживала рукой, нечаянно упали Хенку на лицо, он проснулся...

Когда Хенк набрал номер дежурной аптеки, я не смогла отказаться от соблазна навострить здоровое ухо: кем он меня представит?

– У моей подруги – жар, – закуривая, хрипловато сказал Хенк. – Есть у вас что-нибудь?

Взглядывая на меня с нежным состраданием и явно стыдясь своего по-солдатски стоящего члена, он натянул плавки, джинсы... вот хлопнула дверь...

Ухо и горло болели предательски, но я заставила себя взять телефон и набрать номер Робера.

Он выслушал все.

Даже регистр его молчания был полностью и безоговорочно покорным. Затем он выбрал самый нежный из бархатных оттенков своего баритона: Соланж, любимая, позволь мне сейчас приехать? Девочка, я смогу помочь тебе лучше, я знаю, как тебя лечить... Я ответила, что главным лечением сейчас будут для меня сон и покой, и визитеры мне не нужны... и выкинь из головы этот адрес... машину тебе вернут вечером...

21

К моменту, когда вбежал взволнованный Хенк, я уже приняла решение. Собственно, их было три: концерт отменяю; спать и валяться буду целый день; от услуг Робера в качестве аккомпаниатора, а также администратора отказываюсь. Хватит! Этот породистый, умный, сильный самец вконец развратил меня своим проклятым великодушием – и вдобавок сам превратился в ничто. Нет, в самом деле, достаточно!

...Пока Хенк, шепча ласковые глупости, закапывал мне в ухо и в ноздри какие-то омерзительные снадобья, мои пальцы рассеянно и нежно осязали его юношеское тело – проникая везде, куда считали нужным проникнуть. У меня профессиональные пальцы. Они сами, без вмешательства моей головы, превосходно знают, каким туше надо касаться клавиш, какими пиццикато и легато извлекать стоны из струн, чтобы за несколько мгновений добытой музыки мужчина готов был отдать свою жизнь... Хенк начал дрожать – сперва тихонько, потом все крупнее – как жеребец, предчувствующий изуверскую муку и неминуче-желанную казнь. «Хочешь, чтобы я полечил тебя, Соланж?..» Тело мое безвольно таяло от жара... Я медленно закрыла глаза: да, Хенк... да...

22

Меня всегда поражала молниеносность, с какой Хенк, получив такое распоряжение, сбрасывал джинсы. В этом смысле он был, как это точно называется у англичан, «a real quick-response» (быстро реагирующий). В случае с Хенком я иногда не успевала даже приотворять врата в свой сезам.

Но сегодня было иначе.

Уже всходило солнце. День зарождался прекрасный. Глядя Хенку в глаза, я, медленно, очень медленно, расторгла союз моих склеенных жаром и спермой бедер – затем, с осторожной, словно бы материнской нежностью высвободила из буйно перепутанных, слипшихся водорослей сочно-розовые, набухшие гребни плотоядной морской раковины, – затем, обнажив ее нутряные, влажные, нежно вздрагивающие лепестки, я, легким движением ногтя разобрала-разлепила их – широко распахнув перед побелевшими зрачками Хенка извечную книгу Жизни и Смерти... Затем легонько оттянула эти лепестки в стороны – и, наконец, причиняя себе боль, с силой прижала их длинными, узкими своими ногтями, обеспечив тем самым для Хенка максимальную беспрепятственность входа.